Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Глубокоуважаемый Эрнест Львович!

На днях была у нас Елена Германовна[359], передала Ваш привет – благодаря ей мы теперь имеем возможность узнавать, как Вы все здравствуете. Очень тронуло меня, что и Вы интересуетесь моими новостями и школьными делами, даже во всех подробностях. Иногда так хотелось бы повидать Вас и отвести душу. Мои поездки в Петроград становятся все реже… Писать же останавливает мысль, что, может быть, Вам мало интересно все то, чем мы тут живем. ‹…› Вообще, мне приходится постоянно «сражаться» – оттого ли, что дело мое частное и его существование, его успех надо брать с боя, оттого ли, что характер у меня «боевой». Трудно самой это решать. Весною полагали меня изгнать с казенной квартиры, и местное русское общество до сих пор еще изумляется, видя, что я не выехала, мало того, завтра у нас ремонт начнут на казенный же счет. Рыков или Николас[360], не знаю наверное, какой благодетель, распорядился субсидию Мин‹истерства› Нар‹одного› Пр‹освещения› перевести мне сразу за весь год, а не по полугодиям, тогда как казенным школам Мин‹истерство› отказывает в кредите. Это не значит, чтобы положение моей школы было блестяще, увы! Да и не даром успехи и даются! Но завистники видят только успех внешний и весьма его к сердцу принимают. Раньше все приписывалось протекции З‹ейна›, и посему предрекалась мне весною полная гибель[361]. – Сейчас же я состою секретарем в Совете Областного Союза русских учителей Финляндии, и только что сей Совет выступал против Финлянд‹ского› Сената, намеревавшегося отобрать все русские начальные училища («М‹инистерство› н‹ародного› пр‹освещения› не имеет впредь открывать в Финл‹яндии› таковые»), для сего отправляли делегацию в Петроград, взывали к местным русским гражданам и т. д. и т. д. Когда выяснилось, что российские граждане стряхнули свою спячку и опасаются (не без основания), что об их интересах и правах совершенно позабудут (помните постановление Комиссии по выборам в Учред‹ительное› Собрание – «русское население Финляндии, Хивы и Бухары не участвует в выборах») – то я оказалась волею судеб инициатором «Общества русских граждан в Финляндии». Заседаю и в Областном Комитете Армии, Флота и Рабочих[362], в продовольственной комиссии. – Словом, тут-то и мозолю всем, что называется, глаза. Гельсингфорс ведь провинция, и для русских глухая провинция, бедна она русскими «людьми» и работниками, большею частью все элемент пришлый, случайный, временный.

Вижу, что пора кончать. Шлю искренние пожелания Вам и всему семейству Вашему здоровья и всяких благ. Мама беспокоится, что у Вас даже чая нет, и хлопочет послать Вам при первой оказии. Еще раз всего доброго!

Глубоко уважающая и душевно преданная

Е. Смелова. (24 июня 1917 г.)

Как поживаете, глубокоуважаемый Эрнест Львович? Рада была узнать от Елены Герм‹ановны›, что Вы в Петрограде, куда и мне предстоит – может быть – перебраться месяца через два. Пока употребляю все свои усилия, чтобы продолжать свою деятельность здесь, но обстоятельства так изменились, что эта задача, пожалуй, окажется мне непосильной. В таком случае буду хлопотать об эвакуации школы в Петроград в рабочие кварталы, где она была бы всего нужнее. Мама здорова. Нашу квартиру пришлось оставить, и мы теперь в Брунапарке. Привет всем. Е. Смелова.

Вост‹очный› Брунапарк, 22c. (24 июля 1918 г.)