Трава-мурава

Ну, догадался Санко, что у нас на уме. Достаёт из мешка буханку хлеба. «Вот, говорит, девки, так Победа-то выглядит». Да давай эту буханку на всех резать.

Долго я после того капризила. За стол садимся, мама даст кусок, скатанный из моха да картошки, а я в слезы: «Победы хочу…»

На страду с того света

Который уже раз снится всё один и тот же сон: с того света возвращается брат Михаил. Возвращается в страду, чтобы помочь своим и колхозу с заготовкой сена.

Это невероятно, невероятно даже во сне, и я даже во сне удивляюсь:

— Да как же тебя отпустили? Ведь оттуда, как земля стоит, ещё никто не возвращался.

— Худо просят. А ежели хорошенько попросить, отпустят.

И я верю брату. У него был особый дар на ласковое слово. Да и сено для него, мученика послевоенного лихолетья, было — всё. Ведь он и умер-то оттого, что, вернувшись по весне из больницы, отправился трушничать, то есть собирать по оттаявшим дорогам сенную труху, и простудился.

Обет

У Олега Чижовского дед, державший до революции свой извоз, крепко зашибал. И вот доведённая до отчаяния бабушка решилась прибегнуть к богу. Грузная, еле передвигавшаяся на больных, распухших ногах (у неё была водянка), она сто двадцать вёрст прошла пешком — с Новгородчины до Печорского монастыря. Летом, в июле, в самое пекло. А в монастыре жарко помолилась иконе-исцелительнице.

И что же? Дед бросил пить.

Мало того, с этих пор все его многочисленные сыновья, внуки и правнуки, вплоть до самого Олега, не берут в рот ни капли спиртного.

Что же произошло? Как объяснить этот феномен в роду Чижовских?

С дедом — просто. Деда потряс до глубины души поход совершенно больной, безножной жены, и он зарёкся, дал обет.

А потомки? Что их отвращает от спиртного?

— Да, наверно, то же самое, что и деда,— вслух размышляет Олег.— Я помню, как отец мне, ребёнку, рассказывал эту историю — про хождение больной бабушки в монастырь. Со всеми подробностями рассказывал. Так, верите ли, я плакал, горькими заливался — так жалко было.

Везенье

— Работать надо, работа всё родит, это ясно. Да надо, чтобы немножко и везло.

Это мама у нас любила приговаривать.

В гражданскую войну мы от голода из Петрограда бежали. Семеро ртов, и все мал мала меньше. Мотало, мотало, в Саратовскую губернию примотало. Как жить? Надо самим от земли хлеб добывать. А земли нет, сохи-плуга нет, и мама сроду в руках лопату не держала.

Повезло.

Местный богатей за работу дал нам ярку. Сколько лет эта ярка у богатея не ягнилась, а у нас сразу же объягнилась, да двойней. Тот же богатей дал на зиму нам старую корову. «Пользуйтесь молоком, только кормите. А ежели отелится тёлкой, ваша телка». Мы всю зиму жили только одной надеждой, одной мыслью. И что же? Корова принесла телку.

Да что говорить? В эту войну, в блокаду, весь дом у нас бомбой разворотило, а я на фабрику с утра пошла и дочку и сына с собой потащила — разве это не везенье?

Отрыжка войны

У Ивана Фёдорова со Слуды больная печень. Даже водки мужик в рот не берет. А лет ему — пустяки: 1935 года рождения.

— Война, война, видно, берёт своё,— вздыхает Иван Фёдоров.— Я в войну две ступы берёзовых расколотил. Солому да мох толок. Ступа высокая, а я маленький, дак что сделаю? Поставлю ступу ко крыльцу, да с крыльца и наяриваю. Раз дедко Иван, сосед, подходит: «Чего ты, Ванька, каждый день на крыльце часами пляшешь? Ведь нехорошо, говорит, это, война у людей, а ты веселишься». А потом заглянул в ступу и заплакал: «Ох, Ваня, Ваня, отрыгнется тебе эта пляска».

Вот она и отрыгается.

Родное гнездо

Степан Григорьевич последним перебрался из С. в большое село — не стало больше сил жить на хуторе: ведь зимой только и ходу из С., что на лыжах.

Сыновья, не последние люди в районе, поставили отцу дом в самом центре села. Удобно. Всё под рукой, всё рядом: магазин, почта, сельсовет, медпункт. И первые две недели старик нахвалиться не мог новым житьём. А потом стали замечать: у Степана Григорьевича одна дорога каждый день — в верхний конец села.

Выйдет на крутой угор, встанет возле старой лиственницы и часами со слезой на глазах смотрит за реку, на зелёный запустевший бережок, где ещё недавно стоял его родной дом, дымилась старая, ещё отцом битая печь.

На разных языках

Новый председатель колхоза, приехавший из города, на первом же году обзавёлся усадьбой. Дом построил с размахом — гараж, баня, хлев для животины.

Районные власти расценили это как недопустимое проявление собственнических замашек со стороны руководителя (дескать, какой пример колхозникам подаёшь?).

Но колхозники отстояли нового председателя. Им как раз бытовая основательность да хозяйственность и пришлись по душе.

— А как же,— рассудили они,— раз основательно строится, в землю корнями лезет, значит, не летун, значит, с этим можно связать свою судьбу.

Кому-то и робить надо

Запоздалая весна, запоздалый сев. С радостью, с крестьянским волнением вглядываюсь в свежевспаханное, лоснящееся от влаги поле, в берёзовый перелесок, в который скатывается пашня.