Треки смерти

В комнате на ветру звенел колокольчик. Он звучал немного тише, чем раньше. Наверное, не ветер стал слабее, а у меня с ушами было что-то не то. Я понимал, что со мной будет дальше, так как уже испытывал подобное. Я думал о всяком, прокручивал сотни и тысячи раз, пока эти мысли не начинали закапывать меня живьем. Мир казался затянутым тонкой пленкой, я не мог ни на чем сфокусироваться, звуки были с трудом слышны. Я не мог ничего есть, а если и ел, то меня тут же тошнило. Когда приходил в себя, я стоял на крыше или приставлял себе к животу нож. Дедушка с бабушкой громко кричали, плакали или фальшиво улыбались. Я хотел извиниться перед ними, но не мог. Я терял голос, как будто кто-то крепко завязал воздушный шарик. Мне казалось, я нашел способ излечиться от этой болезни. Представить себе душу как один из органов, как желудок или кишечник, и преградить невидимой тканью что-то похожее на важную дорогу к ней, находящуюся где-то глубоко-глубоко. И тогда на душе наступает покой. Я нащупал этот секрет и как только ухватился за него, смог разговаривать, как обычно, стал слышать звуки и голоса людей, как раньше. Мне казалось, что все будет хорошо. Но когда я понял, что все усилия оказываются напрасными из-за малейшего повода, я утратил способность делать это. Наверное, я буду снова возвращаться в это состояние.

Может, и отец меня бросил?

Может, ему осточертело все, поэтому он бросился под колеса грузовика?

Наверное, я сам виноват в том, что и мать, и отец меня бросили. Мне нужно было веселить их еще сильнее, делать еще более странные вещи, смешить папу и маму, когда мы еще жили все вместе. Учиться лучше всех, занимать первое место на спортивных соревнованиях, быть ребенком с более светлым будущим. Во время воскресного посещения школы родителями я, хотя и знал решение задачки, написанной на доске, опускал глаза, чтобы меня не вызвали. Но папа с мамой приходили не для того, чтобы видеть меня таким. Во время собрания театрального кружка в первом классе надо было не бояться и тянуть руку, когда распределялись роли, так, глядишь, и главную бы получил. На выступлениях хора во втором классе я только открывал рот, притворяясь, что пою вместе со всеми – наверное, папа с мамой это заметили. Видимо, поэтому они оставили меня одного? И зачем я пошел в тот день покупать ластик в супермаркет, где работала мать? Почему я нарушил свое обещание не говорить ничего отцу? Если бы я этого не сделал, мама бы не ушла. А если бы она не ушла, то и папа сейчас был бы жив. Я всегда делаю то, чего нельзя делать. Я, как дурак, молча смотрел, как уходит мама, сказавшая мне «прости». И в этот Новый год я сидел безвылазно в своей комнате и не заметил даже, как уехал папа. Сидел бы вместе со всеми у котацу. Надо было болтать без умолку, встревая во взрослые разговоры. Тогда бы папа не думал, что мне скучно. И не поехал бы покупать мне воздушного змея. А если бы не поехал покупать змея, то его болезнь не распространилась бы по всему телу и он бы не остановил машину в том месте.

Снаружи послышались шаги. Они приближались к прихожей. Едва различимые звуки, как будто мои уши завернуты в пленку. Прозвенел звонок. Послышались бабушкины шаги. Открылась дверь. Раздался чей-то тихий голос. Бабушка благодарила кого-то. Собеседник ответил ей. И в это мгновение с моих ушей как будто сняли пленку, и я четко все расслышал. Я отбросил плед, встал и решительно отодвинул фусума[27].

– Я не смотрел, что там внутри.

В прихожей стоял Сверчок, держа в руках сложенную пополам бумагу с надписью «Табель».

– Смотри, это Сэйя тебе принес.

Я вышел в прихожую в пижаме и взял у Сверчка свой табель. У ворот стоял велик его мамы. После подготовительного похода он, видимо, зашел домой и потом уже приехал ко мне.

– Томиока, ты как? В порядке? У тебя темпа, да?

– Все в порядке. Уже нет.

– Простудился?

– Просто недосып.

– Чем-то занят был?

Как только Сверчок сказал, что в походе было классно, у меня на глаза навернулись слезы. В следующее мгновение из глубины моего живота поднялся комок рыданий. Я не хотел плакать, поэтому спешно закрыл рот обеими руками, но давление моего всхлипа было сильнее, и я почувствовал, как через пальцы выходит воздух. Я сдерживал руками свой плач, но он просачивался сквозь пальцы. Сверчок с удивлением смотрел на меня, вытянув шею, бабушка застыла с открытым ртом, а я присел на корточки – ноги меня не держали. Я наплевал на все, спрятал лицо и громко зарыдал.

– Если тебе так хотелось в поход, то давай пойдем сейчас, – предложил Сверчок мне, заходящемуся от плача. – У тебя же темпы больше нет? Покатили сейчас на гору Томби!

Мне было понятно, что Сверчок меня жалеет. Жалкое, недостойное зрелище. Я мог только помотать головой. Бабушка что-то сказала мне, положив ладонь мне на голову, и я со всей силы отбросил ее руку. Тут же мне стало стыдно за то, что сделал, и я зарыдал еще сильнее. Легкие мои содрогались, глаза распухли от слез, которые текли по моему лицу, будто раскаленные сгустки горных пород.

8

– Ты закрыл глаза?

– Закрыл.

– Падать нельзя!

– Я понял.