Третье поколение

Конечно, такого человека надо перевоспитать. Ему бы этого не миновать, сама жизнь вытравила бы из его души то, чему в ней не должно быть места. Но мы тут имеем дело с преступлением. Пусть он не прячется за свою темноту и забитость. Скоро исполняется пятнадцать лет революции. Кто может сейчас козырять заби­тостью? Ею прикрывается хитрость запасливого мужич­ка точно так, как сам он прикрывается своей дурно пахнущей одеждой. Эти вонючие лохмотья он любит, он не хочет с ними расставаться, он будет огорчен, если ему скажут, что его ребенок имеет право ненавидеть их. Свою робкую душу он любит, она в ладу со всей его жизнью, он возвел ее на пьедестал. Из своей норы, которая всем нам кажется тесной, как могила, он с горде­ливым недоверием поглядывает на весь мир. Он готов поддержать приход любых темных сил, готов предать любое народное дело, что мы и видим сейчас.

У нас имеются все основания считать, что банк был ограблен для того, чтобы помешать строительству. Вред нанесен немалый. Здорово укусили. Кто это сделал? Кто они такие? Правда, мы никого с поличным не пой­мали. Но как бы там ни было, это продиктовано теми, кто покинул нашу местность со злобой в своей собачьей душе и с неутолимым желанием вернуться, чтобы хо­зяйничать над всеми нами. А он, подсудимый? Он либо получил эти деньги от них, либо в лучшем случае он их нашел, как старается доказать. Их целью было забрать деньги — они их забрали. Им требовалось, чтобы денег этих не было в наших руках. А он и довел до конца их дело: зарыл у себя деньги и — рот на замок. Ангелочек, овечья кротость, невинное существо! Вот оно, это невин­ное существо, стоит, согнув плечи, а из-под овечьей губы торчит волчий клык.

Товарищи! Я прошу извинения за то, что, может быть, немного отвлекусь от основной темы, но не могу не рассказать об одном случае, навсегда оставшемся в моей памяти. Однажды меня, еще мальчика, мать по­вела в церковь посмотреть на архиерея, приехавшего в наш городок. Мне было тогда лет девять. Людей собра­лось много, было заполнено все — и церковь, и крыльцо, и двор. Мать пробилась в церковь и меня внесла на ру­ках. Толпа на месте не стояла, она двигалась: каждый старался пробраться вперед, чтобы самому все увидеть. Таким образом, меня оттерли от матери, и я остался один в толпе. Лицо мое было на уровне животов окру­жавших меня взрослых. Меня тискали, не замечали, злились, что вот путается под ногами такой карапуз и надо остерегаться, как бы не раздавить его! Меня сжа­ли, я задыхался в темной тесноте. Я стал пробиваться, сам не зная куда, плакать и проситься, чтоб меня выпу­стили на воздух, во двор. Наконец я добрался до такого места, где как будто было посвободнее. По крайней мере я смог поднять голову и увидеть несколько лиц. Люди стояли стеной. Мне надо было пробиться через нее. А она была неподвижна, как скала. Но ведь это же не камень, не гора! Ведь наверху человеческие лица!

Я поднял голову и тихо заплакал: «Пропустите!» Глаза окружающих уставились на меня, но ни одна черточка на этих лицах не дрогнула. Они стояли в до­бротных суконных поддевках, довольные тем, что так хорошо видят все, на что пришли смотреть. Я просил, плакал, на меня были устремлены глаза, но это были глаза окаменелых статуй, неподвижных и холодных. А как же, попробуй пропусти его! Для этого придется пошевельнуться, а шевельнувшись, можно потерять за­нятую позицию, и тогда не так хорошо будет видно...

Так может стоять на дороге — в добротной поддевке, в крепких сапогах — бородатый Творицкий. Что ему до другого! Ни одна черточка на его лице не дрогнет. Он будет напихивать свои карманы, захлебываться, загре­бать себе побольше и топтать все, что мешает ему. Со­всем наподобие бывшего своего хозяина Скуратовича.

Однако все это касается его души. За это мы его не судим. Но здесь таятся корни конкретного злодеяния. Разберемся в подробностях преступления. Может быть, кому-нибудь кажется...

В эту минуту чуть скрипнула дверь, и в зал вошел человек в коротком кожухе. Он остановился у двери, двинуться вперед было невозможно — всюду стояли и сидели люди. Человек несколько минут стоял и слушал. Лицо его начало оживляться, он встал на цыпочки. «Ого, сам Назаревский говорит! Давненько я его не видел! Скажи пожалуйста, каким стал! А может быть, это не он?» Человек стал протискиваться вперед, пробился к стене. «Народу-то сколько! Хотя ничего удивитель­ного: банк ограбили, труп какой-то нашли черт его знает где, а говорят об этом везде и всюду. Вот натворил кто-то дел! Хоть бы поглядеть на него, на такого ма­стера!» Он пробился к середине зала, встал у стены возле запасного выхода, ухватившись обеими руками за косяк, и увидел подсудимого. Протер глаза, склонил голову, чтобы взглянуть на него сбоку, потом быстро сошел с порога, основательно задев кого-то плечом, и с растерянной улыбкой стал заглядывать в лица при­сутствующих. Увидел знакомого и бросился к нему. Вместо того чтобы поздороваться с человеком, которого давно не видел, он дохнул ему в лицо и зашептал: