Третья палата от Солнца

Хриза бледнеет так, что выглядит белой на фоне своего шарфика и моей бутылки. Бутылки, из которой воняет хлоркой, но разве меня это остановит?

– Тебе не нужно этого делать.

Не ей решать, что мне делать!

– Мы все тут очень расстроимся…

А мне плевать!

– Ян, – почти шепчет она. – Пожалуйста…

Я вскидываю бутылку.

Птичник должен броситься ко мне, но он не успеет. В этот раз первой окажусь я.

Уже чувствую обжигающе-ядовитую смесь на языке, когда Хриза бьёт меня.

Бутылка падает, заливая фиолетовым пол. Больно. Щека болит, и губа, в которую врезалось пластиковое горлышко. А Хриза замирает рядом, подняв руку.

– Ну надо же, – успевает сказать сестра, прежде чем Птичник хватает меня за плечи.

– Ничего страшного, рабочий момент, – я не успеваю и слова сказать, он втыкает иглу мне в предплечье. – Напомните послать жалобу на уборщиков.

Хриза опускает руку. Я, чувствуя, как мозг заволакивает лекарство, жду её последних слов. Давай. Скажи, как я тебя разозлила. Скажи, что ненавидишь меня, что я делаю тебе, всем больно, скажи!

Она отворачивается к притихшей комиссии.

– Вероятно, это реакция на посторонних. Но как видите, мы привыкли справляться с подобными случаями.

– А она молодец, – говорит сестра.

И я проваливаюсь в сон.

Я прихожу в себя в незнакомой палате. Солнце светит прямо в глаза, кровать даже не застелена, только голый матрас и подушка.

За плечо меня держит Хриза.

– Тебе повезло, – первое, что она говорит мне. – Не успела выпить. Иначе пришлось бы промывать желудок.

Я привычно молчу.

– Ян поставил тебе слишком большую дозу, но не злись, он не специально. Зато ты спокойно проспала всю комиссию, – она улыбается, будто это такое достижение.

Я разлепляю пересохшие губы.

– Где мы?

– В восьмой палате, – спохватывается она. – Все были на нервах, поэтому Ян просто положил тебя в ту, ключ от которой нашёл первой.

Такое глупое объяснение.

Сестра подходит к изножью кровати. В свете она кажется полупрозрачной, слишком нереальной. И мне кажется, что я сейчас выгляжу так же.

– Но я не поэтому тебя разбудила, – продолжает Хриза, не обращая никакого внимания на сестру. – Эда уже уезжает.

Наверное, на меня всё ещё действуют лекарства.

Я ничего не чувствую.

– Я решила, что вам нужно попрощаться, вы же дружите.

Тупо перевожу взгляд с сестры на Хризу.

– Не попрощаться, конечно, она может и вернуться. Но я надеюсь, что нет. Если вернётся, значит, моё лечение не работает, – и она встаёт, тянет меня за собой.

Я похожа на марионетку, потому что послушно поднимаюсь.

Хриза ни разу не спотыкается, пока мы идём к двери. Достаёт ключи, пропускает меня вперёд. Лестница освещена так ярко, мне кажется, что контуры ступенек расплываются.

Тёплая ладонь Хризы лежит на моём плече.

Она ведёт меня к выходу – двойным стеклянным дверям. За ними уже не отделение. Другой мир. Реальный мир, наверное. Я уже не уверена.

Сначала я не узнаю Эду. Она сменила серую пижаму на джинсы и изумрудно-зелёный свитер. Под длинными рукавами не видно шрамов. У неё непривычно адекватный вид.

И она улыбается нам с сестрой.

– Психе, они тебя ко мне выпустили!

Хриза убирает ладонь с моего плеча, чтобы Эда могла заключить меня в объятья. Её свитер колется. И от неё почти не пахнет лекарствами.

– Прости, что сама тебе ничего не сказала. Я хотела, безумно хотела, но так боялась сглазить. Пришлось молчать. Знала бы ты, как это тяжело, просто ужас!

– Ага, – выдаю я.

– И это всё так неожиданно. Думала, я тут всю жизнь пробуду, а меня вдруг выпускают, – она смеётся, и это тоже звучит так нормально. – Даже не знаю, что буду делать!

Я смотрю на неё и не знаю, что сказать.

– Это так невежливо, – бурчит сестра из-за спины. – Ты портишь ей день выписки.

Но день Эды испортить невозможно. Она сияет.

– Не закисните тут без меня. Может, я опять сломаю себе пару пальцев или откушу что-нибудь. И вернусь, – она снова смеётся.

Хриза, я уже забыла, что она здесь, смеётся тоже.

– Надеюсь, что нет.

– Я тоже на это надеюсь.

Эда снова прижимает меня к себе ещё крепче. И, отстранившись, подхватывает свою спортивную сумку.

– Постарайтесь вылечиться и выйти ко мне. Представь, как здорово будет встретиться снаружи! И передавай сестре привет. И Нику, Принцу, Ольге, всем! – с этими словами она выходит в стеклянные двери.

Створки бесшумно закрываются, и я остаюсь одна.

Сестра и Хриза, всё ещё стоят за моей спиной, но всё равно – я одна.

– Эвелина, – зовёт меня наш врач. Та самая, которая только что, по сути, выгнала Эду наружу. – Пойдём назад.

И я иду за ней, потому что больше мне ничего не остаётся.

12

– Нам очень повезло, что мы прошли комиссию, – говорит Птичник. – А тебе, что не попала в Клетку.

Ему лишь бы запереть кого-нибудь.

– На этой неделе из корпуса не выходишь, – продолжает он.

То есть, никаких пробежек и даже прогулок. Целую неделю. Даже самые жестокие судьи таких приговоров не выносят.

– От этого я на самом деле сойду с ума, – жалуюсь я Нику.

Он как раз собирается наружу, побегать, пока не начался дождь. Но вместо сочувствия я слышу:

– Хватит ныть. Я торчал в Клетке и больше недели.