Третья палата от Солнца

– У неё ремиссия, последняя подборка препаратов отлично подошла. Я решила, ей стоит попробовать пожить самостоятельно. Конечно, она всё равно будет наблюдаться, и если что вернётся к нам… – уже не слушаю.

Я отлично поняла основную мысль.

– Всё, больше не задерживаю. Иди завтракать! – она цепляется халатом о дверь и чуть не врезается в стену.

Я не тороплюсь последовать совету. Сижу на смятом покрывале и смотрю в пол, укладывая в голове эту мысль.

Эду выпишут.

Эда скоро уедет.

Я бы поговорила об этом с самой Эдой, но сразу после завтрака её уводят санитары. На анализы – говорит мне Ян. Нельзя просто выпустить сумасшедшего в реальный мир, нужно проверить, не двинется ли он окончательно, оказавшись вне больницы.

– Почему ты мне ничего не сказал? – спрашиваю, глядя в пол.

Он берёт меня за подбородок и заставляет посмотреть себе в глаза.

– Именно поэтому.

У него холодный, безжалостный взгляд. Как и у Ольги, которая, наверное, радуется отъезду Эды. Как у Ника, которому, кажется, наплевать. Из всех только Принц не смотрит на меня так. Он вообще на меня не смотрит! Поэтому я закрываюсь в его палате и сижу, обхватив себя руками.

Сестра забивается в угол и, слава всем богам, молчит.

Пока мы с ней прячемся в третьей палате, Хриза и Птичник носятся по отделению. Проверяют все помещения, приводят команду уборщиков с полной тележек швабр, тряпок и разноцветных чистящих средств. Они стирают пыль, моют окна, заглядывают под все кровати, во все углы. С этой беготнёй, волнением, временами доходящим до истерики, мы с сестрой и Принцем кажемся самыми нормальными в отделении.

Утро, на которое назначена комиссия, такое же, как и остальные. Мы с Ником выходим на улицу, и, бегая по кругу до рези в лёгких, я хотя бы перестаю думать.

Потом я мою голову, двумя руками, пока сестра сидит в углу душевой. Она не отходила от меня со вчерашнего дня и за всё это время не сказала ни слова.

Завтрак. Таблетки. Птичник заставляет меня открыть рот. Ольга прячется в своей палате. Эда говорит, что хочет вздремнуть и тоже уходит.

Мы втроём занимаем всю общую комнату.

Я снова начинаю думать. По большей части о том, что Эда, как и сестра, даже не разговаривала со мной последние сутки.

В отделении пугающе тихо. Но ненадолго.

Всё начинается, когда падает кресло.

– Простите, – голос Хризы. – Сюда, пожалуйста. Давайте начнём с общей комнаты.

И шаги. Много шагов.

Сестра соскальзывает с подоконника и встаёт около двери. Она напряжена? Боится? Напряжена, потому что боится? Ник развалившись в кресле, смотрит на дверь.

И та открывается.

Ощущения… Новые. Непривычные. Это же люди, новые, настоящие люди в отделении! Здесь никого нового не было с тех пор, как уехала Марго. И она была одна, а тут четыре человека в строгих костюмах, тёмных, контрастирующих с халатами Хризы и Яна.

Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга.

И Хриза снова вмешивается.

– Здесь только двое, ещё двое в палатах.

– Нас трое, – бурчит сестра.

Комиссия продолжает нас разглядывать. Ник широко зевает, демонстрируя зубы. Мы с сестрой молча смотрим на них.

Птичник замер около двери. У него на лице написано, что он хотел бы запереть нас всех по палатам и провести комиссию по идеально пустому коридору. Хриза дёргает за край фиолетового шарфика, будто пытается себя придушить.

– Здесь пациенты могут общаться. Здесь же мы проводим киновечера и, при необходимости, сеансы групповой терапии, – рассказывает она.

Я глаз не могу оторвать от быстрых движений её руки, теребящей яркую полосу ткани. Яркую, как бутылка, стоящая у второго кресла.

Прозрачная бутылка фиолетового чистящего средства. Уборщики бросили её здесь и забыли, или не захотели возвращаться? Неважно.

Жидкость такого цвета точно должна быть ядовитой.

На моё плечо ложится холодная рука. Когда она успела подойти так близко?

– Эва. Даже. Не. Думай.

Я не собираюсь её слушать.

– Только не сейчас.

– Что ты понимаешь? Сейчас идеальный момент, – я говорю это вслух. И громко.

Все в комнате оборачиваются ко мне.

Птичник тянется к карману, в котором держит ключи. Ник тихо хихикает.

– Отличный день. Идеальный для самоубийства! – я поднимаюсь на ноги.

Сестра роняет вниз голову и закрывает лицо руками.

– Нет. Нет, нет, нет, почему ты никогда не слушаешь голос разума?

– Ты не разум! – тыкаю пальцем в её сторону. – Ты злобная сука!

Все подаются в двери. Кроме Хризы.

– Эвелина, – она выступает вперёд, тогда как комиссия пятится мелкими шажочками. В центре комнаты остаёмся мы четверо. Я, сестра, Хриза и Птичник у неё за плечом.

Ник, удобно устроившись на кресле, наблюдает. Будто для него это нечто вроде киновечера, только утром и в реальности.

Хриза делает ещё шаг ко мне, медленно поднимая руки.

– Эва… Психе. Спокойно. Постарайся себя контролировать.

Вообще-то я полностью себя контролирую.

– Это всё не реально.

– Что, правда? – спрашиваю, делая ещё шаг вперёд. Вот я и у кресла. Вот бутылка уже в моих руках.

Птичник бросает через зубы нечто, похожее на ругательство, и я срываю пробку.