Третья стадия

– Ну да, очень может быть, что как переспать с Россией.

В голове Маши проносятся лубочные картины: снег, гопники, венчик из роз, борода Толстого, вытянутый свитер Бодрова из «Брата» над «Вечным покоем» Левитана после водки и множество всего пугающего и завораживающего ее.

– Подожди, я сейчас напишу ему, что купила новые кружевные трусы, – глотая смех, произносит Маша.

Несколько минут им обоим очень весело, как могло бы быть весело за секунду до взрыва в вагоне метро. И затем веселье для Маши сменяется томительным ожиданием ответа, и вечер тянется и раздваивается, и вот вся Россия в лице одного-единственного человека отвечает ей слишком поздно, когда выпито уже чересчур много, а аффект сменяет пустота. И остается только свинцовое летнее небо и его течение, как в ее детстве на даче у бабушки двадцать лет тому назад, когда Маша уже была Машей и ее грудь была почти такой же, как и сейчас. И вот уже в самой глубине ночи, в полусне лежа в своей кровати, Маша вспоминает, что у нее просто охуительная грудь. Грудь, не утерянная в борьбе с раком, грудь, не отрезанная во время военных пыток, грудь, не вскормившая ребенка. Грудь, живущая своей отдельной жизнью, явно более интересной и насыщенной, чем жизнь самой Маши.

Антология военных действий

Она складывала черное кружевное белье и грязное постельное в непрозрачные мешки для мусора. При этом она думала о том, что эти действия напоминают ей о хоррорах и криминальной хронике, в которой рассказывается об избавлении от тела убитого, его расчленении и ликвидации всех следов. Мысль о том, чтобы постирать эти вещи, искусственно очистить их, казалась ей компромиссной и от этого почти кощунственной. Она смотрела на черные мешки, заполненные бельем и вместе с ним ее потом, кровью и спермой двух человек, которых она любила. И она отчетливо вспомнила свой первый осознанный опыт мастурбации – ей было одиннадцать лет, она была одна дома. По телевизору шли новости, сообщалось о вводе танков в Грозный, и ее тело измельчала и нивелировала дрожь. Она еще не управляла процессом до конца и не умела кончать, потому дрожь обрывалась на самом пике, не находя выхода и разрешения, и ее тело причиняло ей пугающую и огненную боль. Она помнила собственную избыточную влагу на пальцах, похожую на слизь, которая всегда ее пугала и вызывала у нее отвращение. И вот теперь она сочилась из нее под непрерывные сообщения о чужих смертях по телевизору. Тогда она ощутила всю животную привлекательность смерти и жестокости сквозь ноябрьский холод и еще не сформировавшееся чувство самоцензуры. И вид мужчин с черной бородой, и информация об их опасности усиливали ее первое желание и его стремление к логическому завершению, к порогу смерти. Это было похоже на рассказы одноклассников о передаче «Дорожный патруль», на всю ту жестокость, что пронизывает постепенно разрушающийся изнутри мир детства. В тот день она окончательно перестала понимать, что более реально – смерть и кровь или то, что стало происходить с ее телом.