Третья стадия

И вот теперь, когда она убирала это белье, пропитанное ее влагой, чувство ужаса перед своим телом и близостью смерти возвращалось к ней в виде все той же поглощающей ее гладкой тошноты. Прежде она больше всего любила смотреть на то, как крутится барабан стиральной машины, и вещи, пропахшие ее потом, словно навсегда теряют свою индивидуальность, вновь становясь чистыми. Ей казалось, что вся сумма технического прогресса выжимает следы ее жизни и отпечатки ее тела из груды цветного тряпья и этим очищением ткани технический прогресс на ее глазах точно останавливает необратимые процессы. Увидев свою кровать без белья и голый матрас, она подумала о том, что все действия, связанные с очищением, напоминают ей о детстве и жертвоприношении одновременно. И она вспомнила о тонком, иллюзорном мире чистоты наволочек, одеял и подушек, о мире до первой менструации. О том, как ей нравилось вытягиваться всем телом посреди постели и ощущать фактуру белья, пахнущую химическими лугами, как зону кристальной чистоты. Чистоты, не доступной ей теперь. Она думала о том, что все ее мысли и вся наэлектризованная сетка влечения, растянутая между ней и несколькими людьми, оголяет ее нервные окончания до вероломного предела, как это бывало с ней раньше в первые теплые дни. И она хорошо помнила эту свою влагу, становящуюся избыточной от первого теплого солнца и предчувствия аффекта. И ей было странно и неловко оттого, что из всего этого вакуума желания почти полностью исключены мысли о любви. Она могла думать только о переплетении пальцев, языков. О дорожке темных волос на мужском теле. Она много думала о близости с двумя людьми одновременно, о дне, когда она впервые порезала свои руки, о приближении к черте смерти. И она пыталась представить себе, на что это будет похоже – близость с двумя или близость по любви с одним. На ожидание крови при акте собственной дефлорации или на случайную встречу с Богом в городском морге? И она подумала о том, сколько тайн хранит в себе, и о том, что, если она не выдержит этого, ее жизнь разойдется, словно рубцовая ткань, и тогда ей захотелось иждивения на руках у смерти, у волн забвения. И она вообразила себе размытие границ, черную воронку, голос диктора новостей, свою детскую тошноту, мужское тело и вскрытый омут желания. Она быстро окинула взглядом свою разоренную комнату, взяла в руки мешки для мусора и направилась к входной двери.

На улице июльское солнце слегка обожгло ее лицо, она дотащила до помойки мешки с бельем, погрузила их в металлические урны и, почти свободная, пошла по летней улице в сторону метро. Когда она зашла в вагон, то увидела трех новобранцев. Она села напротив них, и они впились глазами в ее лицо и грудь. И она ощутила покорность и отвращение к этой покорности, к ее неизбежности. Она вспомнила красные сгустки крови на своих пальцах этим утром – начало месячных. И она стала думать о циркуляции желания во время войны и представила себе групповое изнасилование под ветками сирени под звуки песни про Катюшу.

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой.

Выходила, песню заводила

Про степного сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла…

Этот неудобный в своей очевидности образ и мысли о звуках бомбардировок плавно перешли в воспоминания о двух-трех выгоревших волосах в бороде любимого ею человека, о затмении всех слов и речи, о церковном запахе. И она снова вернулась к мыслям о пережитой близости с двумя людьми одновременно, пока новобранцы смотрели на нее только как на плоть в одежде. И ей захотелось соответствовать этому взгляду, стать только плотью, дырой. И на фоне этого желания соответствовать чужому желанию – внезапные воспоминания о том, что любовь делает лицо красивым, причинили ей боль. Она хорошо знала, что у попыток обладания другим и другими всего несколько схем, и все они вызывали у нее скуку и отрицание. И ей захотелось на мгновение стать просто хлебом и водой – пищей для страждущих. И тогда она осознала, что ее желание быть поделенной между несколькими людьми имело ту же природу, что и желание быть хлебом и водой. Быть захваченной, использованной, зачеркнутой, завершенной с помощью других.

И когда на одну только станцию вагон метро выехал на свет и промчался мимо спальных новостроек, она представила себе топот детских ног в новой квартире, запах нового паркета и молока. И теперь эти запахи и само предчувствие этих запахов и поверхностей было для нее частью прошлого, которое закончилось потребностью отдаться двум людям одновременно.