Третья тропа

Рука у него не дрогнула – он не промахнулся. Струя, раздробившись в воздухе, окропила подполковника. Клекотов не сделал ни одного резкого движения, потому что был готов не только к любой неприятной неожиданности, но и к тому, чтобы повернуть ее в свою пользу. Он спокойно снял фуражку, стряхнул капельки воды, посмотрел на небо.

– Никак все-таки дождь начинается… Место мне у огонька найдется?

– Что за вопрос!-с преувеличенным радушием воскликнул Богдан и крикнул стоявшему у палатки Сергею: – Стульчик товарищу подполковнику!

– Не надо, не надо! – Клекотов словно ничего и не подметил в тоне Богдана. – У костра хорошо и без стульев.

Пока он усаживался на траву, Фимка незаметно вытащил из дудки поршень, а Димка взял обрезок фанеры и вынул из костра самую жаркую головешку. Теперь водяной пистолет превратился в безобидную трубку для выжигания. Димка вертикально установил фанеру и поднес к ней пылающую головешку. Фимка приблизил дудку к пламени и подул в нее. Тонкий огненный язычок лизнул фанеру и оставил на ней черный след. Пристально вглядевшись в лицо подполковника, Фимка снова подул в дудку. На фанере появился овал.

– Молодцы!-неожиданно похвалил мальчишек Клекотов. – Я обошел всех – никто еще до указателя не додумался и костра ни у кого не видел. . . Ваш огонек детство напомнил.

Мы тоже, бывало, как в ночное отправимся, так в первую очередь костер разложим. .. Обычно ребят на это дело посылали. . . Хорошо быть мальчишкой – всему радуешься, все тебе интересно. . .

Подполковник задумался, забыв на минуту о цели своего прихода.

Мирно потрескивал костер. Шипела дудка – Фимка продолжал выжигать что-то на фанере. Димка менял головешки – подставлял под дудку самые жаркие. Богдан включил магнитофон.

В гитарный перебор вплелся приятный печальный голос. Он пел «Вечерний звон».

Клекотов не думал, что у Богдана может быть запись этого романса. Поражало и то, что мальчишка чутко уловил подходящий для такого романса момент. Конечно, здесь был тайный намек. Богдан как бы напоминал подполковнику, что он стар, что он в прошлом – в том самом ночном со своими дружками – и что сегодняшних мальчишек ему не понять.

А голос все пел. Колокольно вызванивали струны. Все молчали до самого конца – до последнего вздоха гитары.

– Спасибо за музыку! – Прежде чем встать, Клекотов взглянул на фанеру и, невольно улыбнувшись, сказал Фимке: – Да ты же талант!

В овале уже угадывалось лицо и широкие кустистые брови подполковника.

Польщенный Фимка вынул изо рта дудку.

– Как закончим – подарим вам на память.

– Спасибо! – еще раз поблагодарил Клекотов и встал.- Я так вас понял: палатку пока ставить не будете? . . Мы тоже в ночном палаток не ставили. Когда холодно или дождь – в сено зароемся, в копну. Тепло, весело, и мыши-полевки рядом шуршат, попискивают. . .

Заскулил, заныл Забудкин, услышав про мышей.

– Ты чего?-подполковник склонился над ним. – Тебя здесь не обижают?

– Мне постель нужна! – слезливо пропищал Забудкин.- У меня в коленях ревматизм от холодного пола в молельне и спина от поклонов треснула!

Клекотов очень смутно представлял, что такое секта, и совсем не знал, что там делают такие мальчишки, как Забудкин. Он и жалел его, и в то же время чувствовал какое-то недоверие. В слезливых причитаниях подполковнику слышались спекулятивные нотки.

– Насчет постели обратись к своему командиру, – посоветовал он. – И вообще надо было позаботиться о себе раньше.

Ты же видишь: кто хотел палатку и кровать, тот днем поработал. Кому вместо палатки костра хватает, тот огонь разжег. А кому ничего не нужно, тот лежит себе всем довольный и помалкивает.- Клекотов повернулся к Гришке. – Распутин! Ты спишь? Не болен?

– Здоров, – послышалось из-под ели.

– Вот и прекрасно! . . До отбоя еще часа два, но мы уже сегодня не увидимся, так что спокойной вам ночи, ребята!

Когда Клекотов отошел от костра, Фимка вопросительно взглянул на Богдана.

– А ты говорил! . . Шиш тебе, а не палатка! Не на того напали!

– Посмотрим! – отозвался Богдан. – Время есть.

ДОЖДЬ

Клим заканчивал обход лагеря. В палатки он не заходил. Шел вдоль просек по лесу, чтобы проверить, нет ли поблизости чего-нибудь опасного для ребят: старой землянки, которая могла обвалиться и придавить любопытных мальчишек, крутого оврага, надломленного дерева.

Так он делал и в пионерских лагерях, в которых работал старшим вожатым три последних лета.

Завершая обход, Клим забрался на высокий, поросший лесом холм и здесь, на самой вершине, набрел на большую, давно не обновлявшуюся братскую могилу. С другой стороны к ней подходила чуть приметная тропка. Могилу все-таки изредка навещали, но не поправляли ни развалившейся ограды, ни покосившегося обелиска, на котором виднелась когда-то хромированная, а теперь поржавевшая металлическая планка. С трудом читалось: «.. .шестого гвардейского.. .» Остальное разобрать было невозможно.

Клим стоял у обелиска и думал, что сюда надо обязательно прийти с ребятами и привести могилу в порядок. Он уже собирался уходить, когда на тропке показалась старуха с букетом полевых цветов.