Третья тропа

Богдан вроде бы даже обрадовался и к удивлению Фимки с Димкой закивал головой:

– Все понятно, товарищ сержант!

– Забыл я, – Кульбеда наморщил лоб, – что вы определили за нарушение границы?

– На кухню, – подсказал Богдан.

– Все трое ходили?-уточнил Кульбеда.

– Все! – усмехнулся Богдан. – Там я и споткнулся.

– Тогда, значит, так! – Кульбеда подтянулся, прищелкнул каблуками. – За подарок – еще раз спасибо! За понимание – спасибо вдвойне!.. Ну, а завтра с утра – уж, пожалуйста, на кухню.

– Есть! – весело ответил Богдан.

– Есть, – разноголосо проворчали Фимка с Димкой. . .

Узнав, что Богдан упал где-то и набил себе синяк и что трое

из первого отделения получили от сержанта по наряду вне очереди за нарушение границы, Славка Мощагин зашел в палатку к Сергею Лагутину.

Забудкин валялся на кровати, а Сергей зашивал куртку. Он умел работать иглой. Шов получался почти незаметный. Славка постоял, посмотрел.

– Как же это ты? Зацепился за что-нибудь?

Сергей не ответил и даже голову не поднял, лишь иголка быстрей замелькала в его пальцах. Это молчание и удрученный вид Сергея заставили Славку сопоставить все происшествия последнего часа. Мелькнула тревожная догадка.

– Забудкин!-окликнул Иннокентия Славка. – Ты не спишь? .. Выйди на минутку, очень прошу.

– Ты ударил Богдана?-спросил Славка, когда ушел Забудкин.

– Я, – признался Сергей и, уколов иголкой палец, вскочил, возбужденный и виноватый. – Так ведь выведет же! Будь хоть каменный, выведет из себя! . . Нянькаемся с ними, а они издеваются!.. А с кем нянькаемся? С подонками!.. Сам зарежет в темной подворотне, а тут разнюнился – побили его бедного!

– Он не разнюнился, – возразил Славка. – И никому не сказал. Я сам догадался… Это же настоящее чэпэ! Теперь я должен написать в рапортичке!

– Должен – так и пиши! – взвился Сергей. – Подонок с гривой останется, а твой друг, как уголовник, бритым бегать будет!

– А ты бы, если б был командиром взвода, скрыл, или как?

– Да уж не так! ..

Другой разговор происходил в палатке сержанта Кульбеды. Он увидел одиноко слонявшегося Забудкина и позвал к себе. Усадил за стол, на котором лежал разорванный конверт и длинное письмо на трех страницах. Спросил:

– Плечи-то не нажгло на землянике? . . А то смазать можно- есть у меня мазь.

– Нажгло, – пожаловался Забудкин.

Он не чувствовал боли, но хотелось ему, чтобы сержант повозился с ним, как с маленьким. И Кульбеда стал искать мазь, продолжая расспрашивать мальчишку:

– А ноги-то не сопрели? . . Тут главное носки в чистоте содержать. . . Стираешь носки-то?

– Дыры одни, – захныкал Забудкин. – Стирать нечего.

– Ну, я тебе свою пару дам. Мне они ни к чему – у меня портянки.

Кульбеда достал из чемодана новые носки и тюбик с мазью. Выдавив на ладонь каплю, он расстегнул рубашку у Забудкина, просунул руку за воротник и принялся втирать мазь в его сухонькие плечи и лопатки.

– Письмо вот получил, – как с другом, поделился Кульбеда новостью, не переставая разминать и разглаживать спину Забудкина. – Мне уж сколько стукнуло, а мамка, как с сосунком, в письме со мной разговаривает. . . И все-то ее страх за меня одолевает – не заболел чтоб, не простыл… Ноги, пишет, соблюдай в тепле и чистоте, а голову в холоде и здравии. . . Матери, скажу я тебе, они – загадка природы! Еда пропадет – вытерпят, воды не станет – перенесут, солнце не взойдет – выживут. . . А дети сгинут – зачахнут матери!.. Ты бы хоть весточку подал – мол, жив-здоров, того и вам желаю.. .

И первый раз не взъерепенился Забудкин, не закричал, что у него никого нет и не было. Дремотная, размягчающая теплота разлилась по всему телу и дошла до самого сердца.

А Кульбеда все говорил и говорил:

– У нас за деревней – вышка. Геологи, что ли, поставили. . . Высоченная!.. Как-то полез на нее Петруха – наш соседский парнишка. А мать и увидела. Хворостину в руки – и к вышке. Кричит сыну, чтоб слезал. А он возьми и попугай ее – будто ноги сорвались. И повис на одних руках, качается на перекладине. . . А когда спустился, у мамки одна половина головы, как была, темная, а другая – белая, как у старухи. . . Петруха тот сейчас тоже в армии. Дак, говорят, каждый день по письму матери шлет. ..

Вошел Славка Мощагин, сел на свою койку и бессознательно завертел пуговицу на куртке. Была у него такая привычка – вертеть пуговицу, когда что-нибудь не ладилось или волновало его.

Кульбеда застегнул рубашку на Забудкине, последний раз провел ладонью по его спине и подал носки.

– Смени сейчас же.

– Мне уйти? – вздохнул Забудкин, взглянув на Славку Мощагина.

– Сиди, сиди! – отозвался тот, хотя ему и нужно было поговорить с сержантом наедине, но не выпроваживать же Забудкина и из этой палатки.

Иннокентий почувствовал все-таки, что мешает, и встал.

– Да ладно, пойду.

– Не забудь про носки, – напомнил Кульбеда и улыбнулся Славке Мощагину. – Что, соколик мой, не весел, что ты голову повесил. . . и пуговицу терзаешь?

– Надо посоветоваться. – Славка оставил пуговицу в покое. – Вот провинился человек. . . И даже не просто человек, а друг мой. И от меня зависит, накажут его или нет. .. Вот как тут, по-вашему?