Третья тропа

– Значит, не очень-то он тебе друг, если ты меня про него спрашиваешь, – ответил Кульбеда.

И Славка задумался. У сержанта под каждым словом всегда пряталось что-то такое, о чем стоило подумать. Друг ли Сергей Лагутин? В школе они были не разлей вода. А в лагере какая-то тень легла между ними. И не потому, что один командовал взводом, а другой отделением. К мальчишкам они относились по-разному – в этом все дело. Славка Мощагин иногда завидовал хватке, уверенности Сергея Лагутина, но чаще испытывал неловкость за него. Ему бы, как командиру взвода, вмешаться, подправить командира отделения, а он не умел и не знал, как это сделать. Так остались ли они друзьями или нет?

– А если не друг, а просто знакомый?-спросил Славка.

– Я тоже сегодня голову над этим ломал. – Кульбеда подсел к Славке на койку. – Долго думал, когда наряд давал. . . Ведь для чего оно – наказание? Чтоб выправить человека… Если б увидел, что наряд этот только обидит, разозлит их, не дал бы. . . Так что друг ли, просто ли знакомый, а ты от его характера танцуй. Пойдет на пользу – накажи, озлобит – спрячь его вину подальше и не напоминай. Он сам ее не забудет и не повторит. . . Мальчишки – не взрослые. Это кто вырос и заматерел в плохую сторону, того не жалей, над выбором не думай – давай, что по закону положено. А на вашего брата – еще вопрос, как лучше повлиять: казнить или миловать? И всякий раз этот вопрос надо решать заново. . .

Славка Мощагин снова пришел к Сергею Лагутину. Забудкин опять валялся на койке. Не стал его тревожить Славка, при нем сказал Сергею:

– Забудем, Серега! . . Но если ты снова – тогда не обижайся: сам на Совете потребую, чтоб тебя с командиров сняли.

– Есть, чтобы снова не было! – повеселел Сергей Лагутин, натягивая на плечи починенную курточку. . .

Когда стало смеркаться, на Третьей Тропе все собрались у костров.

– Р-р-равнение на комиссара! – шутливо воскликнул Богдан, увидев Клима, спускавшегося со свежей газетой по просеке.

Был Богдан в тот вечер очень возбужден. Получив от Кульбеды наряд вне очереди, он, как ни странно, испытывал безотчетное облегчение. Заплывший глаз не помешал Богдану с искренним радушием встретить комиссара.

– Дождались все-таки политбеседки!-продолжал он в шутливом тоне.

– До чего же ты невезучий! – весело ответил Клим.- Опять не отгадал! . . Самовариков здесь?

– Тут я!

Клим сел у костра и заметил синяк на лице Богдана.

– Эге-е!

– Ага! – подхватил Богдан.-Споткнулся, а там – пень.

– Понятно! – Клим больше не расспрашивал о синяке, развернул газету и прочитал медленно: – В летнем молодежном лагере. Фотоэтюды Владимира Самоварикова.

– Чего? – вылетело из пухлых Вовкиных губ.

– Гонорар пополам – вот чего! – сказал Богдан: он раньше других понял, что там, в газете, напечатано.

Вовка потянулся за газетой и чуть не свалился в костер. Выпучив глаза и надув щеки, он несколько секунд вглядывался в такие знакомые, его собственные снимки, напечатанные на четвертой странице, потом вскочил и колесом завертелся вокруг костра.

Несколько дней назад Клим высмеял робкого фоторепортера, побоявшегося ходить без провожатого по лагерю, а теперь благодарил его. Не сделав ни одного снимка, репортер отобрал несколько готовых Вовкиных фотографий. И вот они – в газете!

И еще одно доброе дело сделал репортер по просьбе комиссара.

– Остановись! – крикнул Клим Вовке, который все еще крутился колесом вокруг костра. – Побереги силы: это еще не все!

Комиссар вынул конверт и вытащил из него фотографию с обнимавшим фонарный столб завучем Вовкиной школы. На оборотной стороне синел угловой штамп какого-то учреждения и шел короткий текст: «Снимок подлинный. Применение технических средств исключено. Экспертизу проводили…» Далее следовали подписи. Все завершала круглая гербовая печать.

Вовку вторая новость обрадовала меньше. Для него она и не была новостью. Уж он-то и без экспертизы знал, что фотография подлинная. Да и боль от застаревшей обиды попритупилась.

– Ты, видимо, не понял, что это значит, – сказал Клим.

– Выгонят его?-спросил Вовка без всякого злорадства.

– Это решит роно, а я только знаю, что теперь у тебя в школе все будет нормально. . . И еще должен тебе сказать. . . – Лицо у Клима стало таким, словно он заранее сожалел о чем-то. – Мы в штабе посовещались.. . Нет у нас права держать тебя здесь. И можешь ты, Володя Самовариков, собрать вещички и покинуть наш лагерь. Завтра машина. . .

– Ни за что! – крикнул Вовка.

– Ты дослушай! В пионерлагере…

– И слушать не буду!

Вовка зажал ладонями уши, надулся и стал совсем похож на кругленький кипящий самовар.

– Так я и знал! – Клим уткнулся лицом в бороду и, как мальчишка, залился счастливым смехом. – Значит, не так уж у нас плохо!

Кто-то еще засмеялся. И все ребята у костра расхохотались. Смеялись потому, что было им здесь совсем неплохо. Над Вовкой смеялись – над его возмущенным отказом уехать отсюда. Смеялись и над собой – над своими страхами, мучившими перед отправкой в лагерь.