Третий брак

Уже светало, когда я вернулась домой. Раздеваясь, чтобы рухнуть в постель, я, сама того не желая, разбудила Андониса. «Который час?» – спросил он. «Без двадцати пять». – «Что! И тебя в такое время не было дома!» – «Очень тебя прошу, прекрати, – говорю ему, – нет никакой необходимости поднять на ноги весь дом. Я и так истерзана. Поворачивайся на другой бок и засыпай, чтобы и я могла поспать хотя бы капельку. Я тебе завтра все расскажу…»

Через две-три недели наступила Пасха. В чистый четверг я покрасила яйца и отправила и ей несколько штук с Мариэттой. Я знала, что в таком состоянии, в каком она пребывала, у нее не было ни малейшего желания сидеть и красить яйца. Утром страстной пятницы она пришла к нам, и так как у меня была какая-то, не помню уж и какая, работа во дворе, она села одна в холле подождать, пока я закончу, и принялась раскладывать пасьянсы и напевать пасхальные стихиры:

Между преступниками преступником, Христос,
Ты был сочтен, по справедливости ты нам ответишь…

И еще ту песню, которую когда-то в страстную пятницу напевала и покойница мать:

Сегодня небо черно, сегодня черным-черно в полдень,
Сегодня схватили Христа безбожники евреи…

Внезапно песня захлебнулась, я услышала какие-то странные звуки, склонилась к окну посмотреть, что происходит, и увидела, что она бьется головой об стену. Бросаюсь в дом, хватаю ее сзади, прижимаю к груди и зову Мариэтту: «Быстро за врачом!» И пришел Борос, и сделал ей укол, чтобы расслабились ее истерзанные нервы, и прописал он ей сироп, чтобы принимала три раза в день. Какое-то время мне казалось, что она полностью оправилась, как вдруг в один из дней приходит Акис и говорит: «Бабушка больна». – «Что случилось?» – «У нее отнялась нога. Она не может ходить и просит вас одолжить какую-нибудь из старых палочек дяди Андониса».

Но Димитрису тюрьма была только на пользу. Строгий режим и вынужденный отказ от мирских соблазнов было то, что нужно для человека с больными легкими. «Ты бы видела его щеки, – говорила она, захлебываясь от слез и смеха одновременно, – прям персики! Я уж и не припомню, когда бы он так хорошо себя чувствовал с тех пор, как был ребенком». Чтобы занять время, он мастерил копилки и ветряные мельницы из дерева и раскрашенной соломы. Или читал. Его вдруг потянуло на чтение. Однажды пришла ко мне кира-Экави с какой-то бумажкой в руке и говорит: «Посмотри-ка сюда, Нина, ты же знаешь грамоту и прочла столько книг, что это за дьявол такой, этот Макс Мордау и Фрейд, которых он попросил купить? Может, это какая коммунистическая пропаганда и у него их отнимут надзиратели?» – «Ах, кира-Экави, – отвечаю я ей, – долгих лет тебе жизни, так ты меня смешишь, не бойся. Эта книга Нордау о лжи с обоюдного согласия, ее и мой дорогой папа читал. Что же касается Фрейда, то это великий психиатр. Да ради бога, неужели ты никогда не слышала про психоанализ и эдипов комплекс?» Но стоило ей услышать про психиатров, и она даже слушать дальше не стала. «По, по! – воскликнула она в ужасе. – Психиатр! И на что это они ему понадобились, такие-то книги?» Увидела я это и взорвалась: «Хватит быть подозрительной, как деревенские бабки! – говорю ей. – Купи их ему, а отнимут так отнимут!» И дала ей и пятисотенную. Несмотря на то, что в те времена и мы не сказать чтобы так уж твердо стояли на ногах, я помогала ей чем могла, просто так, в память о покойном Диносе. Она пошла на улицу Асклепиу и купила эти книги. Но прежде чем отнести Димитрису, она имела глупость подвергнуть их «цензуре» Тодороса, который, стоило ему их увидеть, выпучил глаза, закатил истерику, выхватил их и сжег. «Надо ж было тебе стать журналистом! – говорю я ему иной раз, чтобы подразнить. – Нет, вы только послушайте, он сжег Фрейда, о котором даже служанки слышали!..» Лучше Тодороса нет человека на этом свете. Слава богу, мне не приходится жаловаться, но он не разбирается ни в чем, кроме своей работы, счетных книг и спортивных репортажей. Видит, как я читаю серьезные книги, и высмеивает меня. Дай ему детективы, и больше ему ничего от жизни не надо. Да и их он предпочитает в разжеванном виде в кинотеатре. Чтобы ей не идти в тюрьму с пустыми руками, я залезла в шкаф с книгами покойного папы и достала «Происхождение видов» Дарвина и «Человека-зверя» Эмиля Золя.