Третий брак

После сцены в доме киры-Экави Давикос отправился в гостиницу, полный решимости дождаться свою дочь. Но, узнав на следующее утро о начале войны, махнул рукой на Викторию и мигом вернулся в Салоники, и с тех пор, как и следовало ожидать, не подавал никаких признаков жизни. Сообщения не было, почта не работала. Все зависло. Раз-другой кира-Экави приводила ее ко мне, но все мои попытки вытащить Викторию из ее панциря пропали втуне. Она сидела в кресле, скрестив руки и склонив голову, с видом жертвы, стоически несущей свой мученический крест, но, как стало ясно из последующих событий, в глубине ее души горело неугасимое еврейское пламя – когда я ее о чем-нибудь спрашивала, она отвечала вежливо, но ни разу не открыла свой огромный рот, чтобы заговорить первой. Всем своим видом она, казалось, говорила: и что я забыла здесь, с этой Ниной и кирой-Катинго? Я любила Димитриса. А этих вот я не знаю и знать не хочу. «Вот уже дня два-три, – кира-Экави словно прочла мои мысли, – как она мне тут рожи корчит. Имеет наглость требовать, чтобы я им позволила вылупаться друг на друга прямо у меня в доме». – «Э, да ладно тебе, а ты делай вид, что не замечаешь, – говорю я, – они же молодые, чем ты хочешь, чтобы они занимались?»

И что ты, глупенькая, сидишь и надрываешь себе сердце из-за такой ерунды, вяло размышляла я. К чему все эти волнения и скандалы, если со дня на день мы все умрем? Такой вот я человек. Иной раз и меня возьмет за живое, и я переживаю и порчу себе жизнь из-за совершенно не стоящих того вещей, но в конце концов настает момент, когда я прихожу в себя и понимаю, насколько же мудры те, кто не переживает по пустякам. И в тот день я думала об этом уже раз десять, я поклялась прахом моего отца, что слова больше не скажу моей дочери. Пусть бездельничает сколько хочет, пусть читает что хочет, сказала я себе, пусть, ей же хуже. Не мне исправить этот мир. Самое главное сейчас выжить. Я подрядила не одного – трех посредников, чтобы найти арендатора на дом, но пока не было никого подходящего. Всем нужен дом без мебели. И куда бы я ее дела? В дом тети Катинго даже стул уже нельзя было впихнуть. Одну из двух фасадных комнат занимала фрейлейн Обер, в другую втиснули мебель из гостиной и столовой. Тетя Катинго на время выделила нам свою спальню, а сама с дядей Стефаносом спала в комнате Петроса. Но мы надеялись, что с Божьей помощью и Петрос скоро вернется. Один его друг уже вернулся и сказал нам, что Петрос жив и что он видел его под Ларисой.

Около шести кира-Экави забрала своего внука и ушла. Я собрала шитье, чтоб не валялось где ни попадя, налепила котлет – пусть будут уже готовы, когда я позже начну жарить, и сели мы, помню, в холле послушать радио. Вскоре должны были начаться новости. Внезапно раздался стук в дверь. Я открыла. Это был Акис. «Может, к вам заходила, – спрашивает меня, – тетя Виктория?» – «Почему ты спрашиваешь? Ее нет дома?» – «Нет. И сундука ее тоже нет, а дядя Димитрис плачет и во всем обвиняет бабушку…» – «Пропала невестка киры-Экави, – сообщила я тете Катинго, закрыв дверь за Акисом. – Забрала и сундук с приданым, и ищи ветра в поле. Я ведь ей говорила, дурочке, чтобы она закрыла на них глаза и не мешала им жить, но она меня не слушала. Что ж, кто посеет ветер, пожнет бурю». – «Шшш! Да перестань ты, Нина, – зашипела на меня Ирини, не отлипая от радиоприемника. – Дай послушать!» – «Злой рок войны, – чеканил голос в приемнике, – вынуждает нас сегодня удалиться из Афин и перенести столицу государства на Крит. Не отчаивайтесь, эллины… Я всегда буду с вами… Противопоставьте вражеской силе и вражеским исхищрениям вашу национальную гордость… добрые дни еще вернутся… Да здравствует народ!..» – «Кто это?» – спросила я у Ирини. «Король…» Тетя Катинго утирала слезы фартуком. Дядя Стефанос резко поднялся и вышел на веранду. Отзвучал национальный гимн, и начали зачитывать обращение Цудероса. А ну его к дьяволу, сказала я самой себе, да что же это мы, греки, никогда не избавимся от этой дурацкой привычки? Вечно будем себя оплакивать? Вечно блюсти траур? Да что же это за несчастный народ! Предполагается, что евреи распяли Христа и за то переносят все свои мучения, ну а мы-то кого распяли, за что Бог нас проклял, что не видать нам больше солнечного дня?..