Третий брак

На следующий день, часов в одиннадцать, я оделась и решила прогуляться до киры-Экави, узнать новости и глотнуть свежего воздуха. Со дня смерти Андониса я на улицу и носу не казала, не считая тех нескольких случаев, когда я ходила в наш дом взять самое необходимое. Так что меня это уже стало тяготить. Тетя Катинго никогда не относилась к тому типу женщин, что всегда составляют приятную компанию. Она ни в чем не походила на бедного папу. А сейчас, когда только и делала, что с ума сходила из-за своих сыновей, была и вовсе невероятно утомительна. Сидит на веранде и вздыхает, и нет чтоб хоть слово сказать, нет, она рта не раскроет. Вот кира-Экави была занимательной даже и во время самых страшных ее бурь. Тогда она становилась даже еще более занимательной. Ах, и что она за страдалица, размышляла я, опять ей досталось ни за что ни про что, да еще в такое смутное время, когда мы и сами не знаем, что нам уготовил завтрашний день! Но, может, это и к лучшему. Да и как ни крути, ну не могла она ужиться с Викторией на одной кухне. Пойду-ка, отнесу ей банку-другую консервов, подумала я. За полчаса до того к нам пришли попрощаться двое англичан, с которыми мы познакомились у Дейонов. Сначала они отправились к Дейонам, а потом уже к нам. Была объявлена срочная эвакуация британских войск, так что они снялись с места в два счета. С самого утра они открыли свои склады для гражданских, чтобы продовольствие и прочие припасы не попали в руки фашистов. И вот они приехали к нам на грузовике, а тот почти доверху забит самыми разными припасами, там были даже тропические шлемы, такие носят охотники на сафари в Африке. Они знали, что мы не из тех, кто будет биться с честным народом за банку консервов. Слава богу, до этого момента нам всего хватало. В общем, половину грузовика они отвезли Дейонам, а половину – нам. Том был влюблен в Ирини. «Привет, Том, дорогой! – говорю ему. – Х… хау ар йю?» Я уже начала чуть-чуть разговаривать на их языке. Когда-никогда, но сунусь в самоучитель английского. «Бу-бу-бу!» – отвечает мне Том. Он выплевывал слова изо рта прямо как пулемет какой-то. Я ни звука не разобрала. «Нот андерстанд, Том!» – говорю ему. «Что же, они и кофе не попьют?» – спрашивает тетя Катинго. Временами простодушие этой женщины доводило меня до бешенства. «Да что еще за ерунда с вашим кофе, дорогая мама, – говорит ей Ирини, – вы что, не видите, что люди бегут со всех ног, как будто за ними гонятся?» Том смотрел на нее так, будто взглядом хотел выразить все то, что не мог сказать словами. От волнения стал пунцовым, как помидор. «Гуд бай, Айрин!..» – так он ее звал: Айрин. «Какие чудные ребятки! – сказала мне Дейон, она сидела у себя на балконе и увидела, как я вышла из дома. – Моя Берта как кошка влюблена в Мервина. Когда вернется с работы и узнает, что они заходили попрощаться, а ее не было, с ума сойдет от горя. Еще вчера вечером они клялись друг другу в вечной любви…» Так она и говорила. Человек, который плохо ее знал, подумал бы, что эта женщина не сильно встревожилась бы, даже если бы у ее дочери было сто возлюбленных, а не один. Но позже мы с ней стали подругами, и я сошлась с ней поближе. Если за все время Оккупации и наберется с десяток сносных вечеров, то их я провела именно там, и так я увидела, что трудно было бы сыскать более преданную супругу и бдительную мать. А что ее действительно отличало от прочих гречанок, так это удивительное прямодушие. На любую тему она говорила без лишних околичностей. И уж точно она была не из тех, кто взыскует порядочности ниже пояса, изображает из себя святых и невинных, а сам у тебя за спиной делает гадости. Ее муж был англичанином, и, конечно, тут не обошлось без его влияния. Уилли служил главным инженером в «Пауэре». Уже лет тридцать, как жил в Греции. А сейчас они все в Лондоне.