Третий прыжок кенгуру (сборник)

То ли новость какая распирает его, то ли муки творчества одолевают и необходим совет или приспичило выговориться. То ли житейская ситуация захлестнулась тугим узлом?

Как скоро выяснилось, ни то, ни другое, ни третье – ни одно из моих предположений не подтвердилось.

– Понимаешь, Николаич, сон преподлейший приснился. Измотает, измочалит, если не выговорюсь.

Я недовольно поморщился: добро бы по делу оторвал в такой час от письменного стола, а то сон. Вот тебе и треба?!..

Преуспевающий прозаик, человек с положением может позволить себе любую прихоть. Скромному труженику пера остается терпеть.

Серафим, видимо, перехватил мою недовольную гримасу и повинился:

– Ты уж прости, колом в голове засело. Чувствую, если не выложу, так с занозой в мозгу и буду ходить. А мне, понимаешь, роман о перестройке гнать надо, времени в обрез.

Подколокольников взглянул на меня скорбно-умоляюще, я обреченно кивнул:

– Давай, давай…

– Сны чаще всего бывают путаные, бессвязные. Снится, снится, а открыл глаза, тут же все улетучилось, рассеялось как дым, и вспомнить нечего. А на этот раз все четко, предельно ясно, логично, стройно, не без некоторых, конечно, алогичностей. Сон все же. Но целая повесть во сне сложилась. Даже будто и со значительным смыслом. Будто кто в подарок нашептал.

– Редким счастливцам выпадали такие подарки. Пушкину, Грибоедову, Гоголю, Булгакову… И оказывались кстати.

– В другое время и мне бы, может, в самый раз такой подарочек, а сейчас нет. Сейчас это бесовский искус. Чувствую, только для того, чтобы в сторону отвлечь, с пути сбить. Одного зайчика уже за уши держу, а вот тебе второй. Давай-ка хватай второго, а первого выпусти. За двумя зайцами, сам знаешь… Нет, не поддамся, не поддамся ни за что, – с твердостью повторил он.

– Не поддавайся, – вполне по-приятельски поддержал я.

– А соблазнительно, ох соблазнительно, – вздохнул Подколокольников с нескрываемым сожалением, но тут же с еще большей решительностью заявил: – А отрезать необходимо. Отрубить даже…

И подумав, собравшись с духом, приступил к рассказу.

Сон Серафима Подколокольникова

Загад не бывает богат

– Будто пробудился я после крепкого сна на дачной веранде, – внезапно начал ровным голосом Подколокольников, как бы размеренно диктуя рассказ и даже не очень заботясь о том, слушаю я его или нет. – Да, проснулся. Будто утреннюю прогулку трусцой совершил, душ принял, нарочно похолоднее струю пустил, чтоб покалывало.

После легкого завтрака в самом отменном расположении духа поднялся в мансарду, мою уютную мансарду, уже прогретую солнцем, благоухающую настоем хвои – для хорошей работы ничего больше и не надо.

Ну, думаю, сегодня поработаю всласть. Пол-листа, а то и больше выдам хорошего текста. Крепкого, крутого, на зависть редакторам, недругам и друзьям.

И тут же осаживаю себя: «Стоп, уймись, помни: загад не бывает богат». Так говаривала бабушка, почти провидица, как и многие умудренные к старости люди.

И точно. На первой же фразе забарахлила пишущая машинка. Моя легкая сверхпортативная немецкой работы под названием «Колибри». Даже «Колибри-люкс».

Лет тридцать назад, когда только начинал работать в молодежке, в один из приездов в Москву, еще до знакомства нашего, купил. Возле Пушкинской площади был магазин по продаже пишущих машин, он и сейчас есть, но уже не то, совсем не то. А тогда машинок этих разных калибров – глаза разбегались.

Я сразу нацелился на аккуратненькую «Колибри». Были они двух сортов, внешне ничем не отличались. Одна стоила сто двадцать рублей, а другая на сорок дороже.

У той, что дешевле стоила, футляр был поприглядистей. Я было на нее и соблазнился. Но стой, думаю, тут что-то скрыто – раз футляр попроще, а стоимость выше, значит, чем-то другим берет.

Пригляделся, и верно: сорок-то рубликов накинули, оказывается, за крупный шрифт. Я уже тогда знал, что с мелким шрифтом рукопись ни в одной редакции не примут. Хотя опыта у меня было, можно сказать, никакого, но «мы все глядим в Наполеоны», уже тогда твердо верил – торить мне дороги по редакциям. Без этого будущего своего уже не представлял.

Тряхнул тощеньким тогда карманом, отстегнул лишнюю сороковку. И не прогадал. Многим, кто этого не сделал, пришлось впоследствии крупным шрифтом обзаводится, по кустарям бегать, припаивать. Да разве заводскую работу с кустарной сравнишь. Хотя, ничего не скажешь, умельцы попадаются изрядные. А я ни хлопот, ни забот все годы не ведал.

С тех пор моя «Колибри-люкс» не то что служила верой и правдой, а, больше скажу, кормила и прославляла. Сколько же я на ней бумаги извел! С тонну будет. Если меньше, то, пожалуй, малость. Сами знаете, «единого слова ради…»

Да что о том толковать, известно же, сколько дельного вышло. А отходы у нас один к десяти. Это еще хорошо, а то и к пятидесяти, и к ста! Воловья работа! Это еще, если память не изменяет, Бальзак сказал. А он знал, что говорил. Словом, досталось моей «Колибри» – и как часы.