Читаем Третий прыжок кенгуру (сборник) полностью

Правда, здесь, уже в Москве, когда жизнь моя вполне наладилась, в положенный срок являлся мастер, с которым поддерживаю добрые отношения. Жизнь вынудила обзаводиться «своими» мастерами: «свой» телевизионный, «свой» автомеханик, «свой» слесарь, одновременно и электрик, «свой» плотник, «свой» портной – это уж само собой, «свой» врач и т. д. А что поделаешь? Со «Службой быта» намаешься, нервов истреплешь, качества не спрашивай. А тут интеллигентное обслуживание, даже дружеское отношение, гарантия само собой, и переплачиваешь по-божески.

Горя со своей «Колибри» за весь долгий срок не знал. И нравилась она мне своей миниатюрностью, на письменном столе мало места занимает, и легкая, даже в дороге необременительна. И ход плавный, и удара требует не сильного. У хорошей вещи много достоинств.

Да и привычка не последнее дело. Случалось садиться за чужие машинки у друзей или в редакциях, в издательстве – абзац срочно переформулировать, вставочку небольшую спешно переписать, – мучение да и только. Руки не слушается, ход не тот, в рычажках путаешься. А из-за этого с мысли сбиваешься, чуть не на каждой букве спотыкаешься. Какая уж работа.

И вот на тебе, с первой фразы моя «Колибри» закапризничала. Ткнул в одну клавишу, в другую, буквы западают, текст ни с того ни с сего ползет этакой лесенкой. Ткнешь пальцем, скажем, в клавишу «м», она ударит по ленте и намертво прилипает к валику. То же самое и с другими литерами. Западают и «п», и «р», и «о», и еще несколько. Какие именно, не помню, а те, что назвал, будто наяву вижу. Вот какой сон!..

Естественно, от того, что дело не заладилось, в сущности, из-за ерунды, – нервничаю. Пока литеру отдираешь от валика, возвращаешь на место, забываешь, о чем и писать собирался. А это уж совсем из себя выводит.

Не заладилось, так не заладилось

Чищу литеры, продуваю во всю силу легких, прикидываю – надо бы смазать. В это время поднимается Марина, жена.

В раскрытое окно отчетливо, даром что сон, доносится нетерпеливое подрагивание заведенного «Жигуленка». У нас у каждого своя машина.

Ага, соображаю, в город собралась. Да ладно, думаю, у нее свои дела, у меня – свои. К тому же жена не всегда докладывает, куда и зачем едет, иной раз между делом обмолвится, того и достаточно. Друг друга не стесняем.

Еще по шагам на лестнице улавливаю, что поднимается не затем только, чтобы поставить в известность об отъезде, определенно что-то еще нужно. Деньги? И тут же припоминаю: у нее же своя сберкнижка, и сумма на ней внушительная.

И еще больше раздражаюсь – нет, не из-за денег, а из-за того, что угораздило ее вот именно в такую минуту подняться ко мне. Выбрала время.

Впрочем, у нее такая особенность появляться в самый неподходящий момент. Она, так сказать, от рождения запрограммирована на это.

– Опять возишься с этой рухлядью? – с порога в раздражении бросает Марина.

Я уже и так заведен, почти срываясь на крик, отвечаю:

– Почему опять? «Колибри» всегда служила исправно. Это моя любимая вещь, я к ней привык. Ты знаешь, что я люблю старые обжитые вещи, которые хорошо служат.

– Я твоя любимая вещь, хорошо тебе служу, и ты ко мне привык. А твоей «Колибри» в обед сто лет, пора что-то получше, посовременнее завести. Слава богу, не бедствуешь.

В другой раз все это выслушал бы спокойно, даже скорее всего пропустил бы мимо ушей. А тут чуть не взорвался.

– Да где ты сегодня купишь «Колибри», да еще с крупным шрифтом! Да и переменить машинку – все равно что переменить судьбу.

– Все вы, писатели, артисты, художники, суеверны, как старые бабки.

– Короче, что надо? – уже не спрашиваю – рычу.

И сам себе удивляюсь. До сих пор ничего подобного не позволял.

Вот, думаю, сейчас начнется. И уже готов вильнуть хвостиком, сбавить тон, сказать «прости» или еще что в этом роде. Но ничего не началось. Марина холодно выкладывает:

– Деньги!

– Возьми со своей книжки.

– Мне много надо.

Бестактно спрашиваю:

– На что?

Мнется, даже губку закусила.

– Ну-у-у, одна вещь, – тянет с непривычной для нее стеснительностью. – По случаю предлагают. И не очень дорого.

В другой раз, может, и полюбопытствовал бы, что за вещь, а тут только бы отвязаться.

– Нужна моя книжка? Так она в городе, в правом верхнем ящике письменного стола.

Мгновение спустя ее каблучки вдохновенно стучат по лестнице.

Аккуратно смазываю «Колибри», протираю замшевым лоскутом.

Пробую работать. Снова барахлит. Ну что нужно, чего не хватает?

Устала? Отдохни. Накрываю футляром, отодвигаю в сторону, ясно – день для работы пропал. Не заладилось, так не заладилось.

От многого знания…

Что ж, можно и другим заняться. Почитать, например. Из города вон сколько натащил.

На диване кипы неразобранных газет, на столе пирамида журналов. Сколько месяцев руки не доходят. Работаешь, работаешь, на чтение пробуешь вечерние часы выкроить. А не получается.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды — липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа — очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» — новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ганс Фаллада , Ханс Фаллада

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века / Проза прочее