Третий. Текущая вода

Чиф почувствовал то же волнение и тот же стыд, когда на шлюпку высаживали Командира. Ему приятно было чувствовать себя на шканцах летящего в ночи парусника, когда свежий ветер плющил его мужественный нос и трепал седеющую бакенбарду, но он знал, что реальность была в другом. Реальность была в том, что в кубрике стонали измученные матросы, что шторм отнимал последние силы и что Командиру скоро предстоит отправиться в свое последнее плавание на крохотной шлюпчонке, в которой было самое необходимое для того, чтобы умереть от холода, голода и одиночества в течение недели.

Чиф вздохнул и прислушался к свисту едва заметного ветра в снастях верхнего мостика.

…— Я очень аккуратно посадил судно на банку, а после того как мы стащились с банки, довел его до Поселка, не ел, не пил. Это стоило труда, — признался Семен. — А теперь мне бы нажраться пойла и завалиться спать на пару суток.

— Уж мне-то лучше знать, что тебе нужно, а что нет, — сказал Кэп. — Не валяй дурака.

Зубы Семена скрипнули:

— Я ведь действовал по вашему приказанию, и выбрасывался на банку, и вешал замок на подшкиперскую.

Кэп махнул рукой:

— Никто ничего тебе не приказывал. Свидетелей нет. Можешь идти.

— Никуда не пойду! — взревел Семен. — Теперь-то я допер: во всем виноваты Третий и ты! Как я раньше не мог до этого докумекать?!

— Ты сошел с ума, — холодно оборвал его Кэп, — Амбарщик тебе этого не простит.

— Вот-вот: Третий, Амбарщик и ты!

С минуту Кэп сидел неподвижно, потом придумал. Он стасовал колоду карт и выбросил первого туза.

— Садись!

Семен окаменел, ему стало ясно, что Кэп надумал обыграть его сегодня, чтобы доказать свою правоту.

— Играем три кона. — Кэп вспомнил злосчастные двадцать бутылок коньяку. — В казне двадцать.

Семен уселся поудобнее.

— На все. А чего двадцать?

— Всего, чего ты хочешь: двадцать обид, двадцать бутылок, двадцать…

Семен широко, от души рассмеялся. Дырка взвизгнула и кинулась лизать Семена. Кэп заледенел.

— Рано радуешься. По очкам мы всего только сыграли вничью. Я имею предложить тебе еще одну партию.

Семен отрицательно покачал головой. Только сейчас он додумался, что не проиграл, но и не выиграл. Это убило его наповал.

— Такая игра не переигрывается, — заметил он. — Такая игра бывает только один раз в жизни.

Кэп вздрогнул. Что ж, приходилось признать, что Семен прав: они ведь играли в непростую игру. Кэпу мучительно захотелось похлопать себя по карманам, вывернуть их, осмотреть стол и папки, заглянуть в сейф.

— Можешь идти, — приказал он Семену, — принимай вахту и стой, пока…

Семен молча кивнул головой, поднялся с кресла и вышел. Он затворил дверь и увидел прямо перед собой серую переборку, на которой не было заметно ни единого пятнышка, ни единой царапины. Однообразного цвета пластик облицовки тянулся, кажется, до самого горизонта, до бесконечности. Это был какой-то серый беспросветный экран, загораживающий весь мир. Придерживаясь за нее, Семен поплелся на гудящих ногах к выходу. Бесконечной была эта переборка, такой бесконечной, что Семену ни в жизнь бы ее не преодолеть, не обойти…

Кэп вывернул карманы, слазил в сейф, перевернул папки и ощупал ящики стола, но странное ощущение потери не оставляло его. Дело не в том, что он впервые в жизни сыграл с Семеном вничью. Казалось, он проиграл, что-то такое проиграл, что в карты не проигрывается, хотя счет и был по нулям. Чувство невозвратимой потери все усиливалось и искало выхода…