Третий звонок

Филипп на эстраде. Он поет сначала по-русски, затем по-английски. Заводит оркестр, они подхватывают мелодию, убыстряя темп, синкопами ломая ритм песни. Танцует зал.

За одним из столиков:

– Выебывается артист!

За другим столиком двое здоровых ребят внимательно смотрят на Филиппа.

Официант подносит две бутылки шампанского к столику Филиппа.

– Это вам и вашей даме прислали грузины вон из-за того стола.

– Спасибо, но не нужно. Отнесите обратно.

– Обидятся.

– Все равно не нужно. Отнесите, отнесите. Объясните, что мы все равно не выпьем. И вежливо поблагодарите, чтобы не обижались.

– Ну пусть стоит, товарищ Соколов, – сказал официант. – С собой возьмете, если не выпьете. А то обидятся, знаете их.

– Ну что за мать твою перетак! – в сердцах сказал Филипп. – Нигде покоя нет.

И всегда ты должен делать не то, что тебе хочется. Ну не нужно нам их шампанское и они сами с их обидами и любовью. Ну ладно, оставьте, потом себе заберете. Поблагодарите их… Или нет! Отправьте от меня бутылку водки и в мой счет включите.

Оркестр рванул лезгинку. Какие-то грузины и русские пошли вытанцовывать. Русские носились по кругу еще активнее грузин.

– Ойса, да Ойса! – вопил один командированный. – Ойса, да Ойса! Ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся!

Филипп выпил рюмку. Колетт пригубила шампанское.

– Филипп, может, пойдем отсюда?

– Сейчас, милая, расплатимся и пойдем. Где этот чертов официант? Тебе, наверное, все это диким кажется. Вся эта наша вакханалия. Только честно, Колетт?

– Я уже давно у вас. Почти три года. Многое мне нравится, к каким-то вещам привыкла. Но многого, очень многого не понимаю, как ты бы не понял у нас в Америке.

– Чего, например?

– Чего бы ты не понял в Америке? – рассмеялась она. – О, многого.

– Я никогда не буду в Америке, – сказал Филипп. – А чего ты здесь не понимаешь? Почему они прислали шампанское?

– Не только это. Хотя и это. Например, я не понимаю, зачем здесь, на курорте, куда люди приехали отдыхать, столько лозунгов на зданиях и даже на пляже? «Выполним-перевыполним…»

– Ой-е-ей, – тоскливо выдохнул Филипп. – Это действительно необъяснимо. Обратила внимание на лозунг со словами Хрущева, который обещает, что наше поколение будет жить при коммунизме? Ты не будешь, а я буду. Мне это обещано. Понимаешь, лично я, не моя дочь, а я, Филипп Соколов, буду жить при коммунизме…

– А у тебя дочь?

– Да, у меня дочь. И жена. Но люблю я тебя. Это хоть ты понимаешь?

– Ты преувеличиваешь, тебе кажется, что ты меня любишь. Ты не можешь меня любить, ты знаешь меня две недели. Тебе кажется, Филипп.

– Нет, мне не кажется. Не кажется мне. Понимаешь?.. Почему мне всегда говорят, что мне кажется? «Мне кажется? Нет – есть. Я не хочу того, что кажется. Мне кажется неведомы» – это у Шекспира.

– Откуда это? Из «Ромео»? – спросила Колетт.

– Нет, это из другой комедии. Где этот чертов официант?

К столику подошли три человека. Два грузина и один не грузин.

– Извините, пожалуйста, товарищ Соколов, что мы вторгаемся в вашу беседу, – сказал один с сильным грузинским акцентом. – Но очень хочется с вами выпить за ваше здоровье. Извините, пожалуйста, девушка, – обратился он к Колетт, – за назойливость, но товарища Соколова очень любят у нас в Грузии.

– Почему, Гурам, в Грузии, – перебил третий, – Филиппа Соколова всюду знают.

– Нет, я не то хотел сказать. Конечно, его весь Советский Союз знает, но я грузин, понимаете, и говорю от имени грузин. Товарищ Соколов, можно, мы к вам на минуту присядем, а еще лучше было бы, если бы вы с вашей девушкой оказали честь и сели за наш столик. Не возражаете?

Филипп встал.

– Спасибо вам на добром слове и за шампанское. Хотя зря вы, кстати. Ни к чему потратились.

– Что ты такое говоришь? «Потратились», слушай… – засмеялся тот, которого хвалил Гурам.

Филипп понял, что сопротивление бесполезно.

– В общем, спасибо, конечно, но за стол мы к вам не пойдем, нам вообще уже пора. – Подошедшие ждали. – Если хотите, вы присядьте…

Пришедшие не заставили себя уговаривать. Сели.

– Как зовут вашу девушку или жену, я извиняюсь? – спросил Гурам.

– Мою спутницу зовут Колетт, – сказал Филипп и, заметив их недоумение, объяснил: – Она из Чехословакии.

– A-а, из Чехословакии. Очень приятно познакомиться. Гурам Табукашвили, а это мой друг – Шота. Он солист в ансамбле Сухишвили-Рамишвили, слыхали?

Шота, который не произнес за это время ни одного слова, встал со стула, расправил плечи, шаркнул ножкой и клюнул склоненной набок головкой. Он производил странное впечатление. Сам изящный, длинноногий, с узким, как нож, крючковатым носом на маленькой головке, набриолиненные черные волосы, идеальный пробор по центру, плечи широкие, кисти рук тонкие, глаза невидящие… Шаркнул он ножкой, головкой клюнул и сел опять на стул.

– Я – Шлёма, – представился третий гость. – Шлёма Сочинский.

– Шлёма здесь большой человек, – продолжил словоохотливый Гурам. – Не будем открывать военных тайн, но если надо хорошего вина или там форель-морель, Шлёма все может. Девушка, вы что-нибудь хотите сейчас? – обратился он к Колетт. – Шашлыки, фрукты? Что хотите, девушка?