Тревожное счастье

Войдя в хату, Бобков не поздоровался. Петро тоже молчал. И им никто не сказал ни слова. Только младшая хозяйка, жена полицая, женщина высокая, крупная, но худая — одни мослы торчат, — смахнула со скамьи передником пыль. Жестом этим она как бы пригласила их сесть. Но они не сели. Остались стоять. И она стояла у печи, скрестив на груди руки.

Ждала, что скажут.

— Подпишитесь на заем! — не просто сказал, не предложил, а приказал Бобков. — Надо восстанавливать то, что сжег ваш бандюга.

Сова настороженно вздрогнула, подняла голову. Губы полицаевой жены искривились в издевательской ухмылке:

— А вы его найдите, и пусть подпишется.

Бобкова даже передернуло от такой наглости. Он затрясся, замахал руками, закричал:

— Найдем! И подпишем! Приговор! Только ногами задрыгает в петле! Здесь же на улице и повесим собаку! Перед всем народом…

На печи заплакал малыш.

Петру жаль стало детей. Им, представителям власти, не гоже так говорить при детях.

Жестко сказал Бобкову:

— Иван Демидович! Придержите нервы!

И тот опомнился. Сказал мальчику:

— Не бойся, детка, никто тебя не тронет. Мы не такие!.. Это твой отец детей стрелял!

— Не стрелял он детей, не стрелял! — простуженным хриплым голосом крикнула старуха. Было это так неожиданно, что Шапетович вздрогнул.

— Стрелял! — снова сорвался старый партизан. — Весь их отряд был в ту ночь. Детей Рыгора Сиволоба он… ваш… застрелил… Все на суде подтвердили!

— Нет! Нет! Нет! — упрямо повторяла мать убийцы.

Она, видно, долго убеждала себя в этом. Должно быть, кровь детей не давала ей ни сна, ни покоя.

Старуха эта, на вид сумасшедшая, и вообще вся сцена произвели на Шапетовича тяжелое впечатление. От разговора об убитых детях почувствовал себя на миг совсем дурно — закружилась голова.

— Иван Демидович, пошли.

— Ну нет, они подпишутся! — твердо заявил Бобков и сел на скамью, стал расстегивать свою полевую сумку. — У них, гадов, золото закопано. Он все еврейские дома ограбил, когда несчастных на смерть погнали. И дом этот из местечка перетащил. Давно конфисковать надо было! Сколько раз говорил прокурору. Люди в землянках живут… Не меньше тысячи — и все наличными! Душа из них вон! Ясно? — обернулся он к молодице.

Она опять скривила губы, лицо перекосилось как бы в нервном спазме, но Петру опять почудилось в нем издевательство.

— У меня копейки нет за душой.

— Неделю назад лавку в Прилуках ограбили. Я думаю, что половина этого добра у тебя закопана.

— Ищите!

— Поищем! И найдем! Это их работа… твоего!.. Он далеко не ушел, тут, висельник, фашист, шатается. Ну, дошатается! Веревка давно по нем плачет.

— Мамка!

— Цыц! Так поймайте его!

— Поймаем!

— Не стрелял он детей! Нет! Нет!

— Суд разберется.

— Ну, так я жду! Слышишь? — Бобков угрожающе стукнул кулаком по столу.

— Иван Демидович!

Бобков грубо отмахнулся:

— Не вмешивайся, секретарь! Твой ребенок остался жив.

Старуха вдруг сползла с лежанки, зашаркала к двери, подтягивая за босой, с узловатыми подагрическими пальцами, правой ногой левую, обмотанную грязными тряпками. Они с удивлением, непонимающе посмотрели ей вслед. Что с ней? Живот схватило? Или это выражение протеста? В углу у печи захватила кочергу. Зачем? Невестка пожала плечами, сказала:

— Не в своем уме она. Мне вот надо смотреть за ней, кормить. А на что? Я, может, сама сто раз прокляла его, хоть он и отец моих детей.

— Когда ходила при немцах барыней, тогда не проклинала?

— Когда это я ходила барыней? Он разъезжал, самогонку глушил, с девками путался, а я с землей билась, как очумелая. Богатство копила. Разбогатела! — она усмехнулась уже совсем иначе. Не кривясь, с горькой насмешкой над своей судьбой.

— На крови людской богатела!

— Я не знала. В своем селе он никого не трогал.

— Не знала! Теперь вы все не знаете.

Бобков как будто немного успокоился и, должно быть убедившись, что наличными здесь не возьмешь, записал в листок тысячу рублей, сказал:

— Распишись.

Она покачала головой.

— Не буду я расписываться.

— Почему это ты не будешь расписываться? — опять рассердился председатель.

— Не буду. Чем я выплачу? Чтоб мне потом и это прилепили: расписалась, а платить не хочет.

— Вертишься, как змея.

И тут вошла старуха…

У невестки вырвалось испуганное, злобное:

— Мама! — Но она тут же опомнилась, спросила удивленно: — Откуда это вы?..

Старуха несла в руке пачку тридцаток. Она положила их на стол, коротко сказала:

— Вот.