Три Анны

– Слышал, Анечка, о ваших бедах, – учитель сокрушённо покачал головой, как обычно делал, когда приходилось выводить двойку нерадивой ученице. – Простите, что не принёс почтение Ивану Егоровичу, не счёл нужным беспокоить вашу семью, я ведь представляю, каково нести бремя забот о больном батюшке. Мы с сестрой, матерью Алёши, десять лет выхаживали отца, потерявшего рассудок вследствие наводнения в Петербурге.

Десять лет! Эта цифра поразила Аню до глубины души. Целое десятилетие тревоги, перехода от надежды к отчаянию и снова к надежде, годы борьбы с недугом и борьбы с собственным унынием, рано или поздно охватывающем каждого, кто день за днём вынужден отдавать силы больному человеку. Хотя, нет! Она всей душой благодарила бы Бога за подаренные ей годы близости с отцом.

Наверное, в её глазах отразилось сочувствие, потому что Евгений Петрович ласково наложил свою большую руку на её пальцы и чуть заметно сжал в знак благодарности:

– Я всегда говорил Алексею, что вы выдающаяся девушка, девушка великой доброты.

– Дядя, обсуждать отсутствующих – дурной тон, – укоризненно произнёс с улицы весёлый голос Алексея, и в распахнутом окне веранды показалось его улыбающееся лицо.

Он положил руку на раму, напружинившись, подтянулся и одним махом оказался у Аниных ног.

– Добрый день, Анна Ивановна!

– Алексей Ильич, я к вам по делу.

Едва Аня успела подумать, что серьёзный вопрос со школой лучше бы вести без свидетелей, как Евгений Петрович, уловив её настроение, поднялся:

– Не буду мешать, мне необходимо написать несколько писем.

Дождавшись, пока Евгений Петрович скроется за дверью, Алексей взял Анину руку, поцеловал, согревая своим дыханием, и с лёгким нажимом произнёс:

– Ласточка, я ждал тебя.

Аня не приняла его тона. Подробно изложив свою просьбу о помощи со школьными делами, она протянула ему пакет с деньгами и купчей на покупку дома для начальных классов:

– Вот, Алёша, теперь вы знаете, какой сюрприз я вам готовила. Но, к сожалению, он не удался.

Она чуть подалась ему навстречу, ожидая ответной улыбки, от которой некрасивое лицо Свешникова становилось мягким и трогательным, но с удивлением наткнулась на суровый взгляд. Губы Алексея сложились в твёрдую линию, а в голосе зазвенели неприятные нотки:

– Аннушка, милая, как вы не можете понять, что все ваши либеральные развлечения в виде школы для крестьянства – лишь унизительная подачка, призванная отвлечь народ от борьбы за правое дело?

От таких обидных слов Аня опешила: разве новая школа – подачка или развлечение истомившейся от скуки купеческой дочки? Что может быть важнее детского воспитания и образования? Зачем бороться за то, что люди готовы отдать с радостью? И это говорит человек, предлагавший ей идти с ним по жизни?

Рука Ани, протягивающая Алексею пакет, безвольно поникла вдоль тела, словно сломанная ураганом ветка яблони, огружённая тяжёлыми плодами.

Независимо от её воли, в памяти вдруг всплыл мираж залитого солнцем дня на утёсе возле камня с греческой надписью, и два молодых человека, восхищённо смотрящих в её глаза.

Один из них хорошо поставленным голосом пел, а другой, слушая песню, полупрезрительно изрёк слова, возмутившие её тогда своей несправедливостью:

– Да, артист он хороший.

Неужели в этом уничижительном определении содержится доля истины? Не находя слов для дальнейшей беседы, Аня растерянно взглянула в окно, пытаясь удержать колючие слезинки разочарования, готовые покатиться из её глаз, но вовремя вспомнила упавший фикус и выпрямилась, стараясь улыбаться как можно беззаботнее.

Из неловкой ситуации её выручил Евгений Петрович, пригласив к столу пить чай. Аня отнекалась:

– Батюшка болен, не могу задерживаться.

Ридикюль с документами на школу свинцовой тяжестью оттягивал локоть, напоминая о рассыпавшихся иллюзиях.

Домой Аня шла, не поднимая головы, думая о том, что все беды имеют обыкновение, подобно плохо чёсанной шерсти, сплетаться в тугие колтуны, которые уже не разобрать руками, а можно лишь отсечь острыми ножницами.

У горбатого мостика через реку Олуницу с двух телег торговали диковинными в здешних краях грушами, твёрдыми и мелкими. Брали их плохо, пробуя на зуб и тут же отплёвывая в сторону, – уж больно кислы.

– Купите гостинчик, барышня, – умоляюще сказала Ане беременная баба в красной кофте, перебиравшая слежавшиеся за дорогу плоды, – грушки хороши, им чуток полежать надобно и станут чисто сахар. А уж варенье из них – пальчики оближешь! Мы их из-под самой Москвы везли. Думали народ порадовать, а вот на тебе… Не любы никому. Хоть свиней ими корми.

В голосе торговки звучала такая отчаянная безнадежность, что Аня, не говоря ни слова, протянула ей деньги, кивнув на чистые холщовые мешочки, приготовленные под фрукты:

– Насыпь, пожалуй, меру, я варенье сварю.

– Спаси тебя Бог, барышня, за доброту, – забормотала обрадованная хозяйка, щедро отсыпая в мешок плоды. – Ты ведь первая у нас покупательница. Авось с твоей лёгкой рученьки и пойдёт у нас торговлишка какая-никакая.