Три Анны

– Выдать их нам на расправу! Мы с ними без всякого суда разберёмся, – выкрикнул благообразный дедок вблизи Ани.

Находиться в этом круге ненависти было жутко. Предугадывая, что сейчас произойдёт нечто такое, о чём и думать страшно, Аня с Маришкой притиснулись друг к другу и предприняли попытку выбраться, но сзади их уже подпирали вновь прибывшие, жадно высматривая глазами сердцевину события. Не успевая разобраться в сути, они разевали рот и неосмысленно подхватывали общие крики, пьянея от предчувствия грозных событий:

– На вилы! На вилы!

Собравшись с духом и набрав в грудь воздуха, Аня громко обратилась к старичку, опасаясь, что он её не расслышит:

– В чём дело?

Но, видно, слухом дедка судьба не обделила, потому что он проворно повернулся и, прекратив выкрикивать ругательства, благодушно пояснил:

– Вишь, барышня, елецких поджигателей поймали. Слыхала, небось, как с месяц назад в Ельске купца Веснина спалили? Сам-то он, бают, теперь слепой калека.

Неожиданное объяснение хлестнуло Аню наотмашь. На миг у неё остановилось дыхание, и, чтобы не упасть, она непроизвольно вцепилась в деда, подстреленной птицей отчаянно вскрикнув:

– Как поймали?!

– Так и поймали, касатка… – охотно принялся рассказывать старик, но, вглядевшись в Анино лицо, умолк поражённый догадкой и секунду спустя выдохнул во всеуслышание:

– Так ты и есть Анна Веснина?!

Этого короткого возгласа оказалось достаточно, чтобы по толпе прошёл ропот:

– Погорелица! Погорелица! Веснина!

Людская масса всколыхнулась и, точно расколотая пополам взмахом гигантского топора, развалилась на две части, высвобождая Ане проход, в конце которого она увидела телегу. На ней, опустив головы, спиной друг к другу сидели мужчина и женщина, опутанные за локти новенькой бечёвкой весёлого жёлтого цвета. Серое платье арестантки с оторванным рукавом и разодранным сбоку подолом, открывало голые ступни, торчащие вбок, как у тряпочной куклы. Во втором человеке Аня сразу признала таинственного офеню. Теперь на нём не было картуза, и солнце задорно отблескивало от круглой лысины на макушке. Носатое лицо мужика, и без того некрасивое, кривилось безобразной гримасой ненависти, прорываясь свистящим шёпотом проклятий.

Тела узников сливались в одно двухголовое бесформенное чудовище, страшное в своём ожесточении.

Аня сделала шаг вперёд, остановилась, и медленно пошла по живому коридору, слыша давящую на уши тишину, разом опустившуюся на площадь. Гнева и боли не было. В груди стоял смертельный холод. Холод и пустота.

Путь к телеге показался Ане вечностью, и, когда до цели оставалась последняя пядь, связанная женщина подняла голову.

– Прокла?!

Почва под Аниными ногами резко покачнулась, её взгляд выхватил сочувственное лицо полицмейстера и полные любви глаза барона фон Гука, рванувшегося ей навстречу. Он стоял чуть в стороне, вытянувшись как на плацу.

Если бы не его поддержка, Аня наверняка бы упала.

– Но почему, Прокла, почему?

Хотя Анин голос растворился в глухом шуме толпы, Прокла поняла обращённый к ней вопрос и торжествующе расхохоталась, колотя пятками по борту телеги:

– Не знаешь? Ах, простота! Отца своего спроси, он знает! Пусть попомнит Ваську Косматова! Мало было вас сжечь, жаль не успела тесаком потешиться!

– Тварь! Ещё угрожает! – заревели стоящие рядом зеваки, возбуждая и без того распалённую толпу, немедленно откликнувшуюся единым воплем:

– Сжечь поджигателей! Чуть весь Ельск в пепел не превратили! У нас у всех там родня есть!

Расширенными от ужаса глазами Аня увидела, как кольцо народа вокруг телеги стало медленно сжиматься. В задних рядах запылали соломенные факелы, а полицейские вытащили шашки наголо.

Достав пистолет с длинным стволом, полицмейстер трижды выстрелил в воздух.

– Осади назад!

– Не балуй, господин полицмейстер, сами проучим душегубцев! – набирая лихости, загуляло по толпе крепкое словцо.

В глазах Проклы, только что горевших дерзким вызовом, отразился смертельный ужас. Она закусила губу, и на подбородок потекла тоненькая струйка крови.

– Ты! Ты виновата! – обращаясь к Прокле, дёрнулся всем телом офеня, с клёкотом выдавливая слова, больше напоминающие стон раненого зверя. – Ты подбила меня на грех, а я жить хочу! Прошу пощады!

Интуитивно Аня поняла, что времени на раздумья не дано, и, если сию минуту не будут предприняты решительные меры, от Проклы с офеней останутся бесформенные клочки окровавленного мяса, разбросанные по всей площади, а люди, яростно требующие расправы, на всю жизнь покроют себя несмываемым грехом.

Словно перед прыжком в бездну, Аня отчаянно взглянула на Александра Карловича, перекрестилась и вскочила на край телеги, взлетев над шевелящимся морем людских голов.

– Люди, прошу вас, успокойтесь! – напрягая голос, выкрикнула она, поднимая вверх обе руки и наблюдая, как, повинуясь её жесту, площадь затаила дыхание. – Я, Анна Веснина, прощаю преступников. Бог и власть им судия! Не мы! Прошу, не берите грех на душу!