Три Анны

– Эх, – продолжая фиглярничать, Свешников бесшабашно махнул рукой, – это только я неприкаянный, никому не нужный. Марина Ермолаевна, Анна Ивановна, дайте совет, как завоевать сердце одной неприступной барышни?

Но Аня совершенно потеряла интерес к разговору. Её стал раздражать шутовской тон Алексея, его неуместные ужимки и энергичные движения.

Просительно взглянув на Маришу, она поднялась:

– Мариша, развлекай гостя, а я хочу подняться к батюшке.

Уловив настроение подруги, Мариша опустила голову и поспешно принялась перематывать клубки шерсти, суетливо перекладывая их в корзинке для рукоделия. Её плотно сжатые губы оповещали, что больше она не проронит ни слова и продолжать беседу не намерена.

Намёк на прощание Алексей понял и немедленно откланялся. Воцарившаяся в комнате тишина показалась Ане гнетущей.

«Это подло, подло, – будоражила её неприятная мысль, – подло со стороны Александра Карловича, имея невесту, свататься к другой девушке. А если бы я не отвергла его и согласилась выйти замуж? – Одно это предположение облило Аню ужасом. – В таком случае я стала бы разлучницей! Какой позор! Ведь я была готова поверить в честность и преданность! Но даже если барон действительно полюбил меня, то я не имею никакого права принимать предложение от чужого жениха».

Аня прекрасно помнила трагический случай, о котором судачили все ельские кумушки, когда брошенная невеста трактирщика кинулась головой вниз с высокого утёса, прозванного «Медвежий коготь», и расшиблась.

Горько насупившись, Аня думала, что видно напрасно она набралась смелости поверить в робкий рассвет, намечающийся на горизонте после смертельно чёрной ночи. Рассвет и не брезжит, а ночи не видно конца.

Плакать по поводу невесты фон Гука она не будет, да и слёз уже совсем не осталось, вот только руки чуть дрожат, и колени так ослабли, что хочется присесть. Но ничего, она справится. Она сильная, как батюшка.

– Тятя встал на ноги, и я встану. Снова встану, всем бедам назло, – сказала себе Аня, стараясь держать спину прямо. – Я буду улыбаться, и горе не посмеет к нам сунуться.

* * *

Дни летели за днями, суматошно сменяя друг друга в длинной череде насущных забот. Порой Ане начинало казаться, что всю оставшуюся жизнь она проведёт в Торговой палате, разговаривая со стряпчими, подсовывающими ей нескончаемые бумаги для оформления отцовских дел.

Всё приходилось решать самой. Посоветоваться c тятей Аня не могла. Веснин был ещё слишком слаб, да и доктор категорически запретил тревожить его вопросами.

– У вашего батюшки наличествует выпадение сознания, – назидательно растягивая слова, объяснил домашним местный лекарь Серафим Мефодьевич, – он помнит действительность лишь частично, и в данный момент вы должны беречь разум Ивана Егоровича от внешнего воздействия. Беседовать с ним надлежит о приятных вещах, вспоминая вместе пережитые радости и милые моменты бытия.

С трудом ей удалось уговорить батюшку подписать бумаги на продажу мануфактуры. Зато вопрос с обустройством школы разрешился сам собой, стоило только заикнуться об этом Марише.

– Я не понимаю, почему ты скрывала от меня свои затруднения, – сказала Мариша, когда Аня поделилась с ней беспокойством, и её щёки дрогнули от обиды. – Я буду счастлива открыть школу вместо тебя, а когда ты вернёшься из Петербурга, мы будем опекать классы вместе.

О предстоящей женитьбе фон Гука подруги, не сговариваясь, молчали, словно вычеркнули из памяти его имя. Мысли о бароне тяготили Аню и, чтобы отвлечься, она с прилежанием погрузилась в домашние хлопоты, добровольно взвалив на себя работу в курятнике.

– Совсем ума решилась Аннушка, – плакалась за чаем Анисья кухарке Матрёне, – виданное ли дело, образованной девице кур кормить. Да мало кормить – она тут намедни и помёт принялась сама выгребать. Я у неё чуть не силком вилы отобрала!

Слова нянюшки поддерживало мерное пыхтение малого самовара на кухонном столе, возвышавшегося в окружении вазочек с вареньем и гордости Матрёны – собственноручно изготовленных молочных конфект.

– Пусть себе Анна Ивановна тешится, – успокаивала её Матрёна, поводя мощными плечами, – видать, у барышни на душе тягость. Я тоже такая. Ежели что не ладится – самое милое дело бочку капусты наквасить или, того лучше, мешка два пельменей наморозить. Работушкой так ухайдакаешься, что все дурные мысли из головы словно обухом вышибет.

– Так-то оно так, – кипятилась Анисья, нервически кроша в чай сухую хлебную корочку, – но я никак в толк взять не могу, что с девкой приключилось. С неделю её как подменили. Губами улыбается, а глаза на слезе блестят.

– Да ты сама подумай, сколь бед на её плечики свалилось, – от Анисьиной непонятливости Матрёна прихлопнула ладонью по столу с такой силой, что чайная ложка тонко звякнула о блюдце, испугав спящего кота.