Три Анны

Сквозь призму набегающих на глаза слёз текст первого и последнего письма Александра фон Гука казался Ане черновиком, написанным небрежной рукой школяра, хотя в действительности каждая буковка могла служить примером образцовой каллиграфии.

– Моя жизнь всецело принадлежит вам, – повторила она одними губами слова Александра Карловича и внезапно осознала, что всей душой желает, чтобы её жизнь также всецело принадлежала ему и только ему.

«Мы, Веснины, любим один раз и навсегда», – однажды услышала она от отца, когда он, вдовец, выпроваживал из дома известную во всём Ельске сваху Пузыриху. Обозлённая неудачей сваха заметила в дверях Аню и пробубнила себе под нос:

– Коли так, то наплачетесь вы с этой любовью, однолюбы.

Тогда Аня ещё не понимала, что значит любить один раз и на всю жизнь. А теперь, глядя на письмо, написанное дорогой рукою, ясно и чётко уверилась, что другой любви у неё уже никогда не будет, а нынешнее лето останется в её судьбе одновременно горьким и сладким воспоминанием.

«Если бы ещё хоть одним глазком взглянуть на Александра, поблагодарить за всё, что он для меня сделал», – металась она по комнате, с тягучей нежностью воскрешая в памяти его мимолётные взгляды и прикосновения. Ради того, чтобы барон опять спас её, Аня, наверное, позволила бы сломать себе вторую руку или снова броситься в бурный порог.

– Господи, помоги! Господи, вразуми!

Прикрыв глаза здоровой рукой, Аня попыталась представить себе взгляд Александра Карловича таким, каким он был при первой встрече. И с удивлением обнаружила, что теперь он показался ей не холодным и безразличным, а добрым, понимающим и чуть усталым.

Часы с кукушкой, висевшие над изголовьем кровати, прохрипели одиннадцать часов вечера. На улице вовсю сияла белая луна, охваченная ореолом матовой дымки. В лунном свете деревья в саду принимали причудливые формы сказочных существ, пугая и маня под свою сень.

«Поеду к реке, – решила Аня, сама испугавшись своей смелости, – тем путём, которым недавно прошёл Александр… Саша. Я увижу то же, что и он, услышу те же самые звуки, и вдохну тот же воздух».

Отступать от намеченного плана Аня не собиралась. Сосредоточенно дыша, она немедленно принялась одной рукой натягивать на себя тёплую шаль, в последнее время заменявшую ей рукав блузки, отрезанный из-за тугой повязки.

Если бы не сломанная рука, то запрячь коня в двуколку стало бы для Ани делом пяти минут, не более. Этому искусству конюх Степан научил её в последние каникулы, когда она слонялась по двору, поджидая с мануфактуры припозднившегося батюшку. Долго ли накинуть хомут на смирную лошадку, завести её в тележные оглобли и крепко пристегнуть постромки?

Теперь эта работа оказывалась непосильной, и Аня, повздыхав, без колебаний вывела из конюшни меланхоличную кобылу Зорьку.

– Тише, тише, Зоренька, – успокоив коротко всхрапнувшую лошадь, Аня бесшумно подвела её к скамейке и, привстав на мокрые от ночной росы доски, по-мужски перебросила ногу через гладкую спину, податливо шевельнувшуюся под её тяжестью.

Застоявшаяся в конюшне Зорька рванула с места так резво, что Аня едва успела избежать падения, вовремя сжав коленями заходившие от бега круглые бока. Она умела ездить верхом без седла: спасибо мамушке, которая в свободное время никогда не отказывала маленькой дочери «покатать на лошадке» – старом-престаром мерине Хоне, покорно трусившем за хозяйкой наподобие дрессированной собачонки.

Упругий воздух бил в грудь холодными волнами, освежая голову и леденя больную руку, которая от движения разболелась не на шутку. Аня даже обрадовалась телесной боли, немного заглушающей боль душевную, которая с каждым шагом терзала её всё сильнее.

Около квартиры баронессы фон Гук Аня придержала Зорьку и, остановившись под тополем, обсыпавшем её ворохом листьев, долго вглядывалась в тёмные окна, словно пытаясь разглядеть в них отпечатавшийся образ Александра Карловича.

На всём пути следования по городу Аня только два раза увидела освещённые окна: в здании полицейской управы и в витрине аптеки господина Брука.

Казалось, что неведомый чародей опоил горожан сонным зельем. Даже собаки по своему обыкновению не брехали им вслед, лишь вяло поскуливая, заслышав перестук Зорькиных копыт, обутых в новенькие подковы.

Но как Аня ни желала проехаться до реки по лесной дороге, ей это не удалось. Едва тёмной массой забрезжили на горизонте первые ели, Зорька встала как вкопанная.

– Вперёд, иди вперёд, – понукала её Аня, но переупрямить не могла, да и сил уже почти совсем не оставалось. Лоб влажно отпотел испариной, а сухие губы просили напиться.

– Стой, кто идёт?! – внезапно раздавшийся из темноты окрик заставил Аню испуганно вздрогнуть и крепко вцепиться в лошадиную гриву. – Кто тут по ночам шастает? – продолжал допытываться голос, и Аня увидела, как навстречу ей из кустов медленно выходит широкоплечий человек в плаще до пят и надвинутой на глаза шляпе с широкими полями.

– Вы кто?

Она едва могла разглядеть незнакомца, но постаралась, чтобы в её голос не пробились нотки страха.