Три Анны

– Позвольте, барышня, дать вам совет, – сказала она Ане, ставя на стол тяжёлую супницу с дымящимся грибным бульоном, – моя сватья Неонила живёт в прислугах у полковницы Вяхиревой, а та, в свою очередь, имеет доходный дом и недорого сдаёт приличные квартиры. Правда, в Коломне, на Нарвской стороне Петербурга, но от центра недалеко, и народ там скромный, разночинный. Шума никакого, место тихое. Рядом Малоколоменский храм Михаила Архангела. Чудный храм, я вам доложу. – Матрёна пристроила блюдо и смахнула набежавшую слезинку умиления. – А я уж здесь с Мариной Ермолаевной останусь век доживать. Прикипела к здешним местам. Да и Марине Ермолаевне помочь надобно, она теперь станет первостатейной купчихой, а в торговом деле, сами знаете, без стряпухи никак не обойтись. Покупателей да компаньонов требуется примерно кормить, чтоб хозяйке от них польза была. Да, глядишь, и свадебка приспеет, – Матрёна заговорщически покрутила головой по сторонам и, убедившись, что они в комнате одни, таинственно прошептала: – Давеча мне кухарка купца Махова намекала, что купеческий сынок до смерти влюбился в Марину Ермолаевну.

– Что ты говоришь? – удивилась Аня. Она даже не предполагала, что у сурового старика Махова есть сын.

– Точно. Сынок Маховский, Никодим, недавно окончил реальное училище. Кухарка его не устаёт нахваливать: и хороший, и пригожий, и вежливый, а самое главное – к еде неприхотлив. Что на стол поставишь, то и сгодится. Он нашу барышню в церкви углядел, когда вы с ней ко всенощной ходили.

Выпалив новость, довольная Матрёна уплыла на кухню доставать из духовки картофельную запеканку, а Аня принялась обдумывать, сколько времени они продержатся в Петербурге на отложенную сумму. Маришину помощь она решила оставить на чёрный день и использовать только в самом крайнем случае. Если нанять за двадцать рублей в месяц скромную квартиру и столько же тратить на питание, то выходило, что их капитала хватит на целый год столичной жизни. За этот год необходимо вернуть отцу зрение и во что бы то ни стало подыскать себе работу. О бароне фон Гуке Аня категорически запретила себе думать. Он обещал, что больше никогда не потревожит её, ну и ладно. Тем более что у него есть невеста, и совсем скоро Аня наверняка будет вспоминаться ему как мимолётное летнее увлечение, сопряжённое с опасными приключениями.

Дорога до Вологды заняла почти неделю. Вещей набралось на три подводы. В первом экипаже – лёгкой двуколке, ехали Аня и Анисья. Отца с удобством устроили на крытой телеге с навесом. Мариша собственноручно взбила ему мягкий сенной матрац и подложила под голову пуховую подушку из своего приданого. На третьей повозке громоздился объемистый сундук с одеждой и несколько ручных саквояжей, упакованных с собой в вагон поезда.

Позади остались прощания, слёзы, поцелуи, одинокий силуэт Мариши, махавшей им рукой с холма, пока лес не заполнил собой всё пространство от края до края. Позади остался буйный речной порог, пощадивший Анину жизнь, и одинокая могила мамушки, увенчанная тяжёлым дубовым крестом. Кроме того, накануне Аня заехала в Дроновскую церковь, пять лет назад выстроенную батюшкой, и долго молилась, прося Господа не оставить Дроновку своей милостью.

Хотя Мариша, обнимая подругу на прощание, шепнула, что ожидает скорого возвращения, Аня предчувствовала, что больше никогда не вернётся в родные края. В её душе не было горечи. Она представляла себя перелётной птицей, которая, невесомая и быстрокрылая, парит в воздухе и не знает, где остановить свой долгий путь.

Непривычно молчаливая Анисья всю дорогу украдкой вытирала слёзы, старательно сморкаясь в кусок неотбелённого полотна размером с детскую пелёнку. Отец по большей части спал. В последнее время батюшка вёл себя словно заблудившийся ребёнок, и Аня с горечью приходила к выводу, что, скорее всего, он уже никогда не станет прежним человеком – сильным и решительным.

Перемена в тятином характере отзывалась в ней тягучей нежной жалостью: хотелось раскинуть руки, защитив отца от всех переживаний, укутать пледом и дни напролёт читать ему хорошие книги, радостно обмирая от каждой счастливой улыбки на его лице.

По мере приближения к Вологде у путников начинала нарастать нервозность.

Аня ещё никогда не бывала на вокзале и не ездила на поезде. В пансионе на уроках физики господин учитель подробно рассказывал про паровой двигатель и показывал цветную картинку. Но картинка одно, а пышущее дымом огромное чудовище, дрожащее всем корпусом от рвущейся наружу непомерной силы, – совсем другое.

На деле паровоз оказался ещё величественнее, чем думалось. Аня смотрела на чудо техники со скрытым восторгом: вот до чего дошёл человеческий разум!

По вагонам народ рассаживался согласно классам: в первом классе, разделённом на уютные купе с мягкими диванами, ехали солидные господа и важные дамы. В третьем, самом дешёвом классе, располагался разночинный люд. Растекаясь по деревянным полкам, они деловито доставали из котомок варёные яйца, жареных кур и бутыли с водой, душевно предлагая попутчикам разделить с ними трапезу.