Три Анны

Аня взяла билеты во второй класс, с отдельными купе, не отличавшимися особой роскошью, но довольно удобными и чистенькими.

Усатый обер-кондуктор в голубой форме щёлкнул компостером, просекая метку в билетах, и поезд, дав сигнальный гудок, натужно тронулся с места.

– Спаси и сохрани в пути, Никола Угодничек, – боязливо закрестилась Анисья, с испугом вжимаясь в заходившее ходуном сиденье.

Отец, напротив, сверкал улыбкой, с интересом обводя ладонями полированные лавки и небольшой столик посредине купе.

– Я уже ездил на поезде, – непосредственно похвастал он дочери и живо поинтересовался: – А чай носить будут?

– Будут, батюшка, будут, – наугад пообещала ему Аня, совершенно не представлявшая, поят ли в поезде чайком.

Чай принёс проводник, такой важный, что встретив на улице, его можно было бы принять за премьер-министра. Аня приняла из его рук три стакана с дымящимся золотистым чаем и откинулась на сиденье, неподвижно глядя в окно на проплывающий мимо кустарник.

Впереди ждал Петербург. Как он их примет?

Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя[2].

* * *

По улицам Санкт-Петербурга гулял промозглый ноябрь, любивший попугать горожан штормовыми ветрами, перемежающимися с мелким и частым дождиком.

Пару раз за последнее время каналы переполнялись чёрной водой, угрожающе перехлестывающей на мостовую.

– Наводнение, наводнение, – настороженно начинали переговариваться между собой местные жители, прислушиваясь, не ударит ли пушка, предупреждавшая о разгуле стихии.

Солнечных дней почти не выдавалось, поэтому, как только робкое солнце крадучись выкатывалась на небосвод, петербуржцы высыпали на улицы, желая запастись хоть толикой света перед долгой северной зимой.

Аня сидела на скамейке у храма Михаила Архангела, втиснувшись между двумя объёмистыми дамами в бархатных салопах и тощим долгобородым старичком благообразного вида.

Сегодня, в день Михаила Архангела, она крутилась на ногах с самого утра и устала до звона в ушах. Часов в пять утра её разбудила охающая Анисья, глухо постучавшая кулачком в стену спальни:

– Анютка, помогай, так спину разломило, что с кровати встать не могу.

Лёгкая с виду Анисья оказалась неимоверно тяжёлой. Аня умучилась, ворочая её с боку на бок и переодевая в чистое бельё. Она старалась не нагружать едва зажившую после перелома руку, но травма всё равно давала о себе знать, и время от времени Ане приходилось стирать со лба холодную испарину, выступающую от боли.

Пока возилась с нянюшкой, пришёл час растапливать плиту и готовить завтрак. Дрова попались влажные и никак не желали загораться. Добившись первого весёлого огонька, лизнувшего полено, Аня заметила, что вся перепачкалась сажей.

Затем поднялся батюшка и долго ковырял ложкой густую пшенную кашу с жареным луком, обильно усыпая крошками поседевшую бороду.

Когда на ближайшей церкви заблаговестили к службе, Аня уже успела сбегать на рынок и прикупить свежих продуктов к обеду. Обычно она брала мясо только у одного хозяина – молчаливого мужика, подстриженного «в скобку». Он торговал споро, молча, никогда не обвешивал и не навязывался с глупыми шутками.

Молоко и творог разносила по квартирам курносая чухонка в белоснежном фартуке и туго повязанном платке, понравившаяся Ане своей опрятностью. За товар она брала недорого, молоко было жирным, творог отменным, и Аня считала, что с молочницей им очень повезло.

По приезде в Петербург Аня сразу решила не брать прислугу в целях экономии, взвалив на свои плечи все хлопоты по хозяйству.

Доходный дом, рекомендованный Матрёной, оказался именно таким, каким его обрисовала кухарка: тихое место в Коломне, неподалёку от белокаменного храма, органично вписанного в круглую площадь, и скромная квартирка на четвёртом этаже, состоящая из трёх небольших комнат и кухни.

Столица ошеломила и заворожила Аню с самой первой минуты, как только их маленькая семья вышла из ворот Николаевского вокзала на шумный Невский проспект.

Серое рваное небо невесомым пологом укутывало высокие дома с лепными фасадами, сквозь редкие прорехи в тучах приоткрывая золото куполов и шпилей. Небо давило на город, растекаясь озером по его улочкам, то прямым и широким, то узеньким и потаённым.

«Величие и мощь», – вот те два слова, которые пришли Ане на ум, когда она пыталась охватить взглядом прямую, как стрела, перспективу Невского, увенчанную гранёной иглой Адмиралтейства.

С тех пор прошло два месяца, но первая влюблённость в город не проходила, уступая место прочной привязанности. Бессистемно блуждая по гранитным набережным рек и каналов, Аня с каждым днём всё яснее понимала, как все глубже и глубже врастает в петербургскую почву, становясь малой частицей огромного целого.

Как только Веснины обосновались на съемной квартире, Аня свезла батюшку на приём к знаменитому врачу. Результат оказался неутешительным.

Старый доктор внимательно исследовал специальным прибором глаза Ивана Егоровича, а затем пригласил Аню для беседы наедине.