Три дня до небытия

Девочка от нечего делать теребила спирали блокнота, и при виде ее привычно обкусанных ногтей Фрэнку стало еще тоскливее – но тут он увидел, что она опять пишет.

«Твой отец был „У Альфредо“?»

– Да, – сказал Маррити и, чтобы не заставлять ее снова писать, добавил: – Думаю, он за нами следил.

Дафна нарисовала две точки и поставила между ними галочку V – нахмуренные брови.

– Согласен, – Маррити поерзал на стуле. – Его, кажется, очень расстроило… все это.

Дафна опять стала писать: «Ты спас мне жизнь». Она не поднимала глаз от бумаги.

– Гм… да. Я рад, что смог это сделать.

«Трудно, наверно, было… меня резать».

Маррити кивнул, хотя Дафна сидела, опустив голову и пряча лицо под каштановыми кудряшками.

– Да, – сказал он, – да, это было очень трудно.

На бумаге появился кружок, рядом другой. «Я тебя люблю».

– И я тебя люблю, Дафна, – сказал Фрэнк. Ему захотелось вскочить со стула и обнять ее, но он знал, что дочку это смутит: обычно они о таких вещах не говорили. Раньше Маррити считал, что их нелюбовь к сантиментам – ирландская черта, но сегодня выяснилось, что они не ирландцы. Стало быть, сербская черта.

– Я… горжусь тобой, – прошептала Дафна, все так же не поднимая глаз. – И надеюсь, что шрам останется – прости, но я буду хвастаться, какой ты.

– Не напрягай гортань. Сказали, что шрама совсем не будет видно. Но… спасибо.

Она кивнула и, откинувшись на наклонный матрас, улыбнулась отцу, а потом закрыла глаза и больше не открывала. Подождав немного, Маррити достал из кармана куртки потрепанный томик «Тристрама Шенди» в мягкой обложке, который всегда возил с собой в пикапе. В кабине лежал и его портфель, но у него не было настроения читать студенческие работы, а просматривать старые письма от Пеккавита, найденные у Грамотейки, ему здесь не хотелось.

Поднявшись, он выключил лампу дневного света над кроватью дочери, заметив при этом в штукатурке ряд щербин на высоте кроватной рамы – они что, с разгона врезались в стену? – а потом задернул занавеску со стороны коридора и сел на стул, углубившись в чтение при свете коридорных ламп.

Главы в этой книге были короткие, и, добравшись до черной страницы в конце седьмой главы, он поймал себя на том, что тупо пялится в черноту, которую его усталые глаза очертили зеленоватым свечением. Фрэнк рассеянно гадал, какие слова могло скрывать черное поле. Он понял, что задремал сидя, только когда понемногу начал просыпаться. Он слышал голоса из телевизора – знал, что это телевизор, потому что вспомнил шоу, которое как раз шло. Это был… один мультфильм, который обычно показывали поздним вечером в те времена, когда они с Мойрой ходили в начальную школу. Раздражающая анимация в стиле пятидесятых годов, персонажи-крепыши с большими квадратными головами, бочкообразными телами и крошечными остроконечными ножками. И оба глаза по одну строну носа, как на идиотских старых картинах Пикассо.

Один персонаж по имени Мэтт всегда возвращался домой пьяным, волосы дыбом, рубашка не заправлена. Ломясь в собственную запертую дверь, он орал: «Можно войти? Эй, позвольте войти!»

Однажды Грамотейка поймала их за просмотром этого мультфильма, когда им давно пора было в постель, и запретила впредь его смотреть. Фрэнк решил тогда, что запрет вызван поздним часом, а не самим мультиком.

Сейчас Мэтт как раз и твердил: «Можно войти? Позволь мне войти, Дафна!»

Тут Маррити открыл глаза. Разве жену Мэтта звали Дафной?

Дафна не спала, Фрэнк видел блеск ее глаз, в которых отражался установленный высоко на дальней стене мерцающий экран. Маррити и сам в удивлении уставился на него – шла та самая программа, о которой он вспоминал, схематичные черно-белые фигурки совершали только простые однообразные движения. Наверно, чтобы избавить аниматоров от лишней работы.

Маррити заметил, что занавеска вокруг кровати Дафны раздвинута до упора, хотя он не слышал звука роликов, катящихся по направляющим на потолке.

Услышав позади себя мужской голос: «Не позволяй, Дафна!» – Маррити вздрогнул и окончательно проснулся.

В дверном проеме был виден мужской силуэт: одной рукой человек держался за дверной косяк, другой вынимал что-то из уха.

Маррити вскочил на ноги, книжка шлепнулась на линолеум.

– Почему нет? – хрипло спросила Дафна, и Фрэнк понял, что она говорит в полусне. В тусклом свете телеэкрана он не видел выражения ее лица.

«Позволь мне войти, Дафна! – повторил мультяшный голос из телевизора. – Горы горят».

– Почему ему нельзя войти? – обратилась девочка к силуэту в дверях. Потом снова повернулась к телевизору, и Маррити, увидев, как блеснули ее зубы, понял, что рот у нее открыт.

– Нет, Даф! – громко проговорил Фрэнк. Он вдруг понял, что Грамотейка запрещала им это шоу не из-за позднего часа, и проникся необъяснимой уверенностью, что ни по одному телевизору, кроме бабушкиного, этот мультфильм не шел. – Ничего не говори! Не… не напрягай гортань.

Дафна смотрела на отца, не произнося ни слова.

«Дафна! – упорствовал голос из телевизора. – Просто кивни, что мне можно войти. Когда пожары погаснут, будет поздно».