Три года счастья (СИ)

Кетрин уходит и не закрывает дверь. Она бы посмотрела на то, как Гилберт терзает невинных, а потом, когда эмоции возьмут верх Елена будет только винить себя, биться головой о стену, разбивать костяшки в кровь.

Она посмотрит на то, как Елена выживает. Она ведь всегда выживает, а Елена не сможет жить и существовать без своих друзей. Не сможет существовать в одиночестве.

Кетрин плевать на Елену и лучше бы не напоминать о проблемах в личной жизни, потому что Кетрин с радостью почувствует тепло ее сердце, когда вырвет ее сердце и возможно Пирс и возможно полегчает.

Одиночество.

Опустошение.

Ненависть.

Гнев сводит с ума.

Они обе ненавидят друг друга.

Несмотря на потенциал Кетрин и чувственность Елены - они обе были уязвимы из - за любви.

Елена из-за любви к своим друзьям, семье и Сальваторе.

Кетрин — она действительно любила Элайджу и хотела начать всё заново, наконец-то получить то, чего желала все эти тысячелетия-свободу, счастье и любовь.

Обе ненавидят друг друга и готовы шептать друг другу на ухо способы, которыми они готовы убивать друг друга.

*** Новый Орлеан. 2013 год. ***

Во французском квартале всегда тяжело уснуть, особенно в последнее время. Слишком шумно. Слишком неспокойно. Слишком много крови и смертей.

Элайджа ведь помнит слезы Софи Деверо, которая вправе оплакивать свою сестру, которой Марсель перерезал глотку. Софи любила свою сестру всей душой, а теперь вынуждена проститься. Проститься навсегда. Проститься осыпав тело белоснежными лепестками, закутать тело плотной черной тканью и оставить невесомый поцелуй на лбу. Ее сестра принесла себя в жертву во имя семьи, а теперь какой толк. Теперь то только слезы и слабость, но если Софи проиграет, то нет толка от смерти ее сестры, ее племянница не вернется. Софи должна четко понимать, что должа быть сильной и идти до конца.

Элайджа Майклсон лежит в своей постели, той самой, что и сто лет назад, пустой взгляд в потолок, слушаешь шорохи за дверью, чей-то шёпот, шаги… Видимо его брат вернулся. Измученная Хейли, которую он привел не стала даже рассматривать дом, в котором когда-то жила его семья, а просто уснула в первой же комнате, где было можно вздохнуть не пылью.

Но пыль меньшая из проблем Хейли Маршалл. Пыль и осмотр дома можно отложить на завтра.

Холод поднимается изнутри, будто это твоя кровь — густая, черная, замедляет бег и льдом выжигает вены. Ему холодно и губы наверняка посинели. Без нее он замерзает. Нет огня. Ничего нет и он только медленно опускает ресницы, сильнее вжимается телом в постель и ждет, когда же, наконец, придёт такой необходимый, такой долгожданный сон и покой.

Но достойны ли монстры покоя и сна?

Это будто падение в воду с высоты. Сперва странное ощущение невесомости, затем удар-всплеск — и темнота мгновенно накрывает сознание. Память остаётся за спиной, наверху, ты расслабляешься и плавно поднимаешься на поверхность — к солнцу, к небу, к свободе. Вздыхает полной грудью солёный запах, ветер, и только в эту секунду картинка меняется.

Ветер унес его любовь.

Ему снится она.

Растрёпанные кудри, весёлая. Она широко улыбается, смеётся даже, так, как позволяла улыбаться только ему. Вышагивает аккуратно в ярко-красных босоножках на высоком, тонком каблуке, на ней длинное черное цветочное платье на бретелях.

Нет сомнений, что это она, только почему-то в этот раз он не был в белом коридоре, не проходил через черную дверь, а значит это она — настоящая. Ему просто стоит признать это, как и свою вину.

Он идет следом и ему приходится то и дело оборачиваться, чтобы не обрывать разговор:

— Катерина, прости меня, — пытается выдавить, но кажется для нее это поток слов.

Она молчит и нет сомнений, что она даже видеть его не желает: » Боже, Элвйджа всегда такой занудный? И всегда так странно разговаривает, когда виноват? — думает она идя вперёд, а тот глотает воздух, плетется за ней.

Такая простая, открытая, его Катерина.

— Элайджа, — она назвала его по имени. С таким трогательным детским дружелюбием, с непосредственностью, и пусть там, во сне, он кажется счастлив, в светлой-голубой рубашке рукава которой закатаны и темных брюках ощущает, что между ним всё по-прежнему, и задерживает дыхание: — Погоди, сейчас выйдем на ровную дорогу.

Замирает.

Она истолковывает это по-своему. Подходит ближе, невинно-серьёзно заглядывает в глаза:

— А разве у нас была ровная дорога, Элайджа?

Обречённо пожимает плечами. Она снова хватает его плечи.

— Прости…

Она права и их дорога была терниста, крута, заросшая сорняками. Вряд лм бы такая дорога привела их к светлому будущему.

Отпускает и идет дальше. У нее есть шанс и она должна идти вперед. Идти своей дорогой, и он даже кричит что-то, и она не реагирует. Оказывается, можно держаться ровно, можно не дышать в унисон и отпускать, смотреть на ускользающей силуэт.

— Слышишь? В последний раз я прошу твоего прощения. В последний раз я твой. Я виноват.

Кричит, привлекает внимание, жадно глотает воздух, только бы она обернулась.

Он виноват и сейчас не будет молчать, даже она не простит.

— Виноват, потому что предал любовь и это не прощается. Предательства любви.