Три короба правды, или Дочь уксусника

«Что, если эта встреча не была случайной? Этот арестант явно был связан с темными делами братца, возможно, тот проигрался или они чем-то его шантажируют, и теперь они решили воздействовать через матушку, чтобы получить с него свои деньги… Дрянь паршивая, всю жизнь был таким! Откуда только они узнали, что матушка с Верой поедут именно на этом поезде? Следили за участком? Или француз имеет среди моих городовых какого-нибудь осведомителя? Нефедьев? Макаров? Вряд ли… Тогда кто? И что теперь делать?»

Еще раз взглянув на исчезающий вдали в снежной пыли хвост поезда с красным флажком на тормозной площадке, он решительно направился к жандарму.

– Любезный, проводи меня к вам в канцелярию.

Жандармы с пониманием отнеслись к просьбе их коллеги из полиции и тотчас телеграфировали на станцию Гатчина требование задержать двух пассажиров, следующих в вагоне 2-го класса поезда № 11, согласно сообщаемым приметам. Дежурный офицер позволил приставу воспользоваться телефоном и позвонить брату в Штаб гвардейского корпуса.

Капитан Сеньчуков сидел в адъютантской боком на стуле и тупо глядел на стопку годовых рапортов из гвардейских частей, лежащих перед ним на столе. Стены кругом были увешаны табелями на востребование денежного и вещевого довольствия. Но ему было не до них. После вчерашнего у него болело все – и голова, и седалище. Седалище – от наказания, которому его подвергли, а голова – от мрачных мыслей.

Долгов у капитана Сеньчукова была тьма, а поступлений – кот наплакал. Жалования он получал 441 рубль, да столовых 420 рублей. Перед лагерем еще выдавали вторые фуражеля – около 150 рублей. Итого, выходило всего около тысячи рублей, при казенной квартире. Он едва сводил концы с концами, из-за чего завтраки у него в семье вообще заведены не были, с утра только чай, часа в четыре после службы обед да вечером чай с холодными остатками обеда. Он безумно завидовал Березовскому, заработавшему на печати мишеней для всей гвардии, и сам старался изобрести что-нибудь этакое денежное. Венцом его творческой мысли была оперативная шифровальная машина, состоявшая из двух пишущих машинок с перемешанными литерами. На одной печаталась отправляемая шифровка, представлявшаяся постороннему какой-то абракадаброй, а на второй получатель перепечатывал эту абракадабру и на выходе получал осмысленный текст. Но эта идея не вызвала ни у кого энтузиазма.

В комнату, насвистывая танец маленьких лебедей, вошел высокий худой генерал с длинными седыми бакенбардами – начальник штаба Гвардейского корпуса Скугаревский. Совсем недавно капитан Сеньчуков благодаря генералу слегка улучшил свое финансовое положение. «Вы, капитан, совсем дошли до ручки, – сказал тогда Скугаревский. – Намедни мыло из умывальни сперли, да в экспедиционном отделении моток бечевки пропал, и все на вас указывают». «Да вы не подумайте плохого, я бечевкой две кровати-«сороконожки» связал», – ответил ему тогда капитан. «Тем более, – сказал генерал. – Сперва «сороконожки», потом на конке начнете ездить, а потом станете денщика просить обеды из казарм приносить. Это мы знаем. У нас в офицерском флигеле и так уже ни одного таракана не осталось, все в казармы на кухню сбежали и там живут. Сходили бы вы, капитан Сеньчуков, на Гороховую, к полковнику Секеринскому в Охранное отделение. Говорят, у них вакансия образовалась, осведомителя в нашем штабе. Так я заинтересован, чтобы человек приличный был». Капитан тогда пошел, и полковник Секеринский действительно добавил к его жалованию целых сорок рублей.

– Вы что-то плохо выглядите сегодня, голубчик, – отвлек его от мыслей Скугаревский. – На вашей должности нельзя болеть. Уж продержитесь до Нового Года. Вот годовой отчет сдадим, тогда и отдохнете.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – вздрогнул Сеньчуков и пододвинул к себе счеты.

Он машинально сдвинул одну костяшку счет – денег у него был всего рубль.

– Не отвлекайтесь, капитан, – опять напомнил о своем существовании начальник штаба. – Вы знаете, мне некем вас заменить.

И Скугаревский вновь засвистел.

– Что бы ни говорили, Чайковский все-таки дивный композитор, – сказал он, подходя к двери из адъютантской.

– Не знаю, – протянул капитан и осторожно потрогал шов штанов сзади.

Тут в комнату вошел дежурный офицер и, спросив разрешения у Скугаревского, доложил капитану Сеньчукову, что его ждут из железнодорожного жандармского управления у аппарата внизу.

– Я смотрю, ваша служба у пана Секеринского движется, – ехидно сказал генерал, глядя, как капитан Сеньчуков несется вниз по лестнице.

– Александр, что ты такое натворил, что даже матушке нет покоя от твоих мазуриков?! – услышал капитан Сеньчуков в трубке голос брата, спустившись в канцелярию к аппарату.

– Я не понимаю тебя, Иван… – встревожился он. – Какие мазурики?

– Только что я посадил мать с Верой в вагон на единственно свободные места, и в том же отделении сидел тот самый француз, которого ты в Рождество велел арестовать и который якобы украл у тебя письмо! А с ним ехал еще один субъект…

– Высокий, в шубе и в очках? – воскликнул капитан.

– Да, он самый.