Три короба правды, или Дочь уксусника

– Некогда мне было, я Государя денно и нощно берег. Один раз в начале марта двенадцать лет назад на три дня отпуск взял, и вот что вышло…

Отец Николай перекрестился.

– А что вышло-то? – спросил он.

– Вы второго марта что празднуете?

– Восшествие Государя на престол.

– А накануне что было?

– Преподобной мученицы Евдокии. Так на ком же вы жениться собрались, сын мой? – поспешил отвлечь грозного посетителя отец Николай.

– На Глафире Петровне, дочери Петра Емельяновича Владимирова, содержателя кухмистерской на Шпалерной.

– Знаем мы Петра Емельяновича, – сказал отец Николай. – И в церковь через неделю заглядывает, и в даянии не усерден. А вы, стало быть, на его дочери женитесь? Преглупейшая девица. Только как же быть, вы же с ней в близком родстве?

Тут у Артемия Ивановича померк свет в глазах.

– Как это в родстве? Я еще не женился! Мне еще для этого говеть надо!

– Так ведь Петр Емельянович мне даже справку показывал летом, что вы его близкий родственник.

– Ну, вот что я вам скажу, батюшка. Мы люди государственные, нам на глупости размениваться времени нету. Вы дадите мне справку о говении? Иначе сообщу благочинному, что вы до сих пор о смерти прежнего Государя не знаете.

– У нас практика выдачи справок за деньги не приветствуется. Мы же не в пригородном Храме каком-нибудь парголовском.

– А вы без денег…

– Как это без денег?!

– Ну, вы и анафема, батюшка! – возмутился Артемий Иванович и достал револьвер.

Неизвестно, чем бы закончился сей спор, когда бы из темноты храма не возник Фаберовский и не сказал, забирая оружие у Артемия Ивановича:

– Я, святой отец, хочу перекреститься из католичества в православие.

– А ты что, Степан, здесь делаешь? – удивился Артемий Иванович.

– Пана Артемия забрать. Ездил я на Дмитровский, да только зря на морозе проторчал. Фонари зажгли, а в квартире так никого не появилось – нет там никого. Дворник из дома напротив сказал, что дом очень странный, от него не выставляют дежурных вовсе и ни с кем дружбы не водят.

Священник заглянул за бобровый воротник поляку, увидел там орденок и важно сказал Артемию Ивановичу:

– Дело обращения в православие его превосходительства – первостепенное! Приходите завтра.

– Да он шутит, это же мой начальник, – сказал Артемий Иванович. – Он вообще англиканин.

– Все равно не дам разрешения! – обиделся поп.

– Ежели вы, ваше преподобие, меня не уважите, я в католичество подамся, – угрожающе произнес Артемий Иванович. – И вы же будете меня потом ходить увещевать. А у нас в семье тому страшный пример был. Дядя мой Поросятьев влюбился в одну француженку и по требованию ее родителя решил отпасть от православия. Два месяца его поп из Покрова на Жабьей Лавице увещевал. Платил ему Поросятьев первый месяц по 10 рублей, а потом поп стал ходить с попадьей и становым приставом. Дядя зажадничал, поп взялся увещевать его всерьез, и пришлось Поросятьеву свести счеты с жизнью. И так у него это неуклюже получилось, что неясно было – то ли самоубийством смерть его признать, то ли несчастным случаем. Его даже похоронили посередке, под церковной оградой.

– Ну, хорошо, – сказал отец Николай. – Венчаться-то где намерены?

– У вас, батюшка, у вас. И детишек у вас, Бог даст, крестить будем.

– Я дам вам справку о говении в Рождественский пост. Задним числом. Но вы будете три дня поститься, посещать все службы и отправлять все молитвы!

31 декабря 1892 года, четверг

Новоназначенный посол Германской империи генерал фон Вердер вручил свои верительные грамоты и отправился по настоянию Черевина из Гатчины с Балтийской станции в половине третьего. Убедившись, что он благополучно отбыл, Черевин вернулся во дворец и направился с докладом в кабинет Государя.

Здесь царил полный бедлам. Рабочий стол был завален бумагами, здесь же стоял любимый стеклянный кофейник царя, который слуги еще не упаковали в коробку. Двери были раскрыты настежь и по полу сильно дуло. Сам царь, снявший парадный мундир и сапоги, стоял растерянно посреди комнаты в шелковом шлафроке и мягких, шитых белым крестиком красных туфлях, которые младшая дочь подарила ему на Рождество.

Пропустив в двери камердинера, несшего Александру Александровичу другие сапоги и мундир, Черевин вошел в кабинет.

– Вы бы, Вельцин, пока мы в тронном зале с Вердером комедь с вручением верительных грамот ломали, могли бы уже все приготовить, – проворчал на камердинера царь.

Император был разозлен, что ради протокола ему пришлось облачаться в царские регалии, хотя генерал Вердер был совершенно обрусевшим и прикормленным при русском дворе за почти полтора десятка лет в Петербурге в качестве военного атташе, а затем представителя германского императора.

– Корона вам идет, Ваше Величество, – сказал Черевин.

– Я знаю, Черевин, – обернулся Александр. – Вердер уехал?

– Да, я проводил его и распорядился подать к дебаркадеру ваш поезд.

Четверо слуг протащили из детской через кабинет тяжеленный сундук, окованный железом.

– У меня имеются сведения, Ваше Величество, – начал Черевин, – что в Петербурге на вас готовится покушение.

– Что, опять?!