Три небылицы за постой

– И вот, приплыли мы в жаркие страны, – продолжает свою небылицу коробейник, – а пекло там – как в печи. И только причалили к берегу, напало на нас чудище невиданное, с пастью от земли до неба. Хотели мы от него пушками обороняться, а они от жарищи тамошней как воск растаяли. Тут, кинулось на нас чудище, и вместе с кораблём проглотило. Сидим в его брюхе – день, два, три… А внутри чудища – просторно, и воды, как в море. Только, вот, темно – хоть глаз коли. Велел купец светить лучинами и ставить паруса, да только ветра нет. Пришлось самим в них по очереди дуть. Так до какого-то берега и доплыли. Выбежали к нам трёхногие пятирукие люди, глаза у них ярче фонарей светят. Видно всё стало, как днём. «С чем, – спрашивают, – приплыли?» «Да, вот, – отвечаем, – пеньку и дёготь не купите ли?» Они обрадовались. «Давно вас ждём» – говорят. Начали мы пенькой и дёгтем торговать. Что ни фунт пеньки, взамен – фунт золота, что ни фунт дёгтя – бочка серебра. Как только всё расторговали, стали ждать попутного ветра, чтобы плыть в путь обратный. Ну а пока суд да дело, как говорится, надумал я по бережку погулять. Иду, под ногами песочек хрустит, с камешками перемешанный. Посветил я лучиной, а там – мать честна! – не песок вовсе, а одни лишь камни самоцветные. Хоть лопатой их в мешок насыпай. И растут на этом песке золотые яблони на которых спеют медовые пряники и пироги с малиной.

– Известное дело! – соглашается старуха. – У нас за огородом на сухой вербе нынешний год столько груш уродилось, что на всю губернию хватило. Пара штук, поди, и сейчас болтается…

Видит коробейник – ничем не пронять старуху. Но марку держит, рассказывает дальше:

– …Пошёл я по берегу, и забрёл в какой-то лес. Снова зажёг лучину, а передо мной деревья с глазами и ртом. Таращатся на меня, а сами облизываются. Ох, и страшно мне стало! Куда ни повернусь, а везде они, зубами, понимаешь, щёлкают, меж собой уговариваются: а, давайте, говорят, этого чужестранца съедим? Тут, смотрю, невдалеке обычное дерево – то ли липа, то ли дуб.. Полез я на дерево, чтобы желудей нарвать и хоть бы их погрызть: есть захотелось – спасу нет. А на дереве этом – аист сидит. До сих пор ума не приложу: откуда он мог у чудища в брюхе взяться?

– У-у-у, миленький, – машет рукой старуха, – плохо, видно, ты чудищев этих самых знаешь. У них, злодеев, в брюхе ещё и не то может завестись!

– Ну, вот… Взялся я за жёлудь, а аист меня в макушку клювом – тюк! Видно, подрядился он эти жёлуди караулить. Или, просто, не в духе был? Свалился я вниз, сижу на песке, за голову держусь. А из неё – поверите ли?! – дерево расти начало. То ли клён, то ль осина… Да, быстро так! Растёт и растёт, растёт и растёт… Проросло наружу сквозь брюхо чудища на свет белый, а я из-за этого и с места двинуться не могу. Надо бы уже на корабль возвращаться, а я – ни в какую! Сижу день, два, неделю… А верхушка дерева, тем временем, расцвела дивным, невиданным цветком. На ту пору мимо чудища ехал на своей карете королевич из заморского королевства огуречного. Он собрался посвататься к принцессе из лукового царства. Едет он и видит – цветок, что краше дня вешнего. Решил он его принцессе подарить и попробовал сорвать. Дёргал, дёргал, а он – ни в какую! Позвал слуг, стали дёргать они. Все разом как рванули, так вместе с деревом и меня наружу из брюха чудища вытянули. «Ну, – говорит королевич, – коль цветок никак не оторвать, придётся везти и тебя вместе с ним». Посадили меня в карету из большого огурца и поехали мы сватать луковую принцессу. К дворцу подъехали, а от него таким ядрёным луковым духом несёт, что и у королевича, и у его свиты слёзы из глаз – рекой. А я – хоть бы хны! Выбежала принцесса в платье из луковой шелухи, луковыми духами надушенная. У королевича от этого и вовсе слёзы фонтаном, сам на ногах еле держится. Протягивает он ей презент – корзину молодых, зелёных огурчиков.

– Правильно, молодец королевич! – одобряет старуха. – На семенные-то желтяки – какая дура польстится?