Три осколка луны

– Ого, – обронил Гордеев. – Порода!

– Гончая? – спросил Алексей.

– Не-а, сторожевая, – поправил его Гордеев.

– А что это вы мне хамите? – спросил Маркуша. – Могу и обидеться.

– Как угодно, – отрезал Петр. – Вот что, Маркуша, у меня к вам несколько вопросов. Вы помните Бориса Скороходова?

– Ишь ты!.. А вы войну тысяча восемьсот двенадцатого года помните?

– В общих чертах, – кивнул Гордеев.

Маркуша развел руками:

– Вот и я: в общих… Денег заплатите?

– Отчего ж такому хорошему человеку не заплатить?

– Сколько? – живо заинтересовался тот.

– Хватит на житье-бытье. Не на всю жизнь, но хватит. Но в том случае, если отвечать будешь точно, без вранья. Помнишь Скороходова?

– Скоро ездил – быстро приехал.

– Значит, помнишь… Вы вместе в морге работали, верно?

Маркуша зло осклабился, отчего стал вылитым грызуном – маленьким, трусливым и хищным, – и усмехнулся:

– Я где только не работал, господин неизвестный. Может, и в морге, да запамятовал. Память у меня короткая. Ты у покойничков справься, может, они вспомнят. Правда, теперича они на кладбище, а ты поройся, не побрезгуй.

– Да порылся я, Маркуша, не побрезговал, – улыбнулся ему Гордеев. – Ой как не побрезговал! Я бы даже своего землекопа тебе представил, да он, наверное, речь на всю оставшуюся жизнь потерял, когда гроб открывал. Зато при деньгах. – Гордееву понравился тон нового знакомца, он поймал его и не хотел отпускать. – Слушай, а домишко-то у тебя ничего себе, хороший. – Он, как и был с чемоданом в руке, обошел Маркушу, шагнул к калитке, взялся рукой за колышки и потянул носом чистый весенний воздух. – Ароматы у вас какие, а?

– Ароматы что надо, – подозрительно покосился на любопытного чужака Маркуша.

– Благодать! – продолжал Гордеев. – Уехать бы в такое вот местечко, бросить все к чертовой матери, забыть о большом городе, о больших деньгах…

– О больших? – поинтересовался Маркуша. – Ишь ты!

– А ты как думал? – уже отодвигая засов и открывая калитку, говорил Гордеев. – О красавице-жене, о трех любовницах, одна лучше другой…

– Врешь! – отрезал Маркуша. – Три штуки… Это куда ты направился, а?

– Обустроиться в таком селенье, по соседству с тобой, развеселый ты наш, – Гордеев уже шел по тропинке к дому. – Кур разводить, да что там кур – страусов! Кстати, это сейчас модно. Ходить друг к другу в гости, чай пить с вареньем…

Хозяин домишка устремился за поющим незнакомцем; Алексей не отставал от Маркуши: оба в два шага оказались во дворе.

– Да что там чай с вареньем, – уже летал над сырыми вишнями голос Гордеева, – самогон хлестать! С утра до вечера и с вечера до утра! – Он свернул за деревья, к маленькому сарайчику. – Не первач какой-нибудь, а выстраданный! Чистейший как слеза!

Петр обернулся к Маркуше, и тот едва не влетел в него носом. Позади грызуна врос в землю Алексей.

– Хорошо бы, а? – сипло спросил Гордеев, резко поставив чемодан на землю.

– Это верно, – тихо и настороженно отозвался Маркуша.

Они стояли друг против друга: Гордеев вероломно улыбался, Маркуша, точно предчувствуя недоброе, трусливо склабился в ответ.

– Так как насчет работы в морге? – в улыбке Петра сверкнула сталь отточенного клинка. – Лет этак десять назад? В подручных у господина Скороходова?

– А что было… десять лет назад?

– Вспоминай, Маркуша, вспоминай… Девушка утонула в озере… Ее привезли в морг… Что потом?

Он затаился, что-то вспоминая; в глазах вспыхнул страх животного, загнанного охотниками в угол.

– Ну, говори, девушка ожила, да?

Маркуша в упор смотрел в глаза Гордееву. Обернувшись волчком, он что было силы рванул назад и тут же ударился в грудь Алексея, едва не повалив того на мокрую и грязную дорожку: он отскочил и попал ровнехонько в руки Петра; Гордеев схватил Маркушу за плечи, тряхнул его, точно грушу, и, беспощадно ломая, повалил на землю.

– Все скажу! Все!! Только не убив…

Рука Гордеева плотно зажала ему рот, но в ту же секунду Петр вскрикнул, вырвал окровавленную ладонь из пасти полевого зверька, освободив хищный, пустивший слюну, рот.

– Убива!.. – Шарф Алексея, превратившись в кляп, залетел крикуну в рот; пол-лица было скрыто, и только глаза бедолаги горели страстным, полным жгучей любви к жизни огнем.

– Сволочь, – прохрипел Алексей. – Молчи, удавлю! Ей-богу удавлю!

Руки Маркуши в отчаянии попытались дотянуться до его лица, но колено Гордеева вовремя придавило грудь несчастного; его конечности были пойманы и заломлены, и только в судороге задергались ноги в старых, облепленных многолетней грязью, ботинках.

Прохожий, увидевший экзекуцию со стороны, ни на минуту не усомнился бы, что на его глазах происходит жестокое убийство и наверняка дал бы деру, сразу уразумев, что эти двое готовы погнаться и за ним, попадись он им на глаза, и учинить нечаянному свидетелю еще более страшную и изуверскую расправу.

Маркуша присмирел.

– Интересно, бешеный? – спросил Гордеев, разглядывая прокушенную ладонь.

Алексей пожал плечами:

– Кто его знает.