Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Такие ариетки ничего не давали уму, а еще меньше сердцу. В них описывалось бестолковое поведение человека, охваченного любовной страстью, повествовалось о муках и томлениях неразделенного пыла, о бессонных ночах, потере аппетита и прочих недомоганиях, которые, вместо того чтобы от них избавляться, влюбленный лелеял, «пленялся» этим беспорядком и сам себя с ним поздравлял. Складывалось впечатление, что отдельные личности только и делали, что искали, как бы им в таком состоянии оказаться и наиболее продолжительно оставаться. В жизни своей вдова подобных случаев не наблюдала. Родителей своих в нежном ракурсе не запомнила, ибо мать умерла, когда она была ребенком. А иных таких историй, о которых в брюнетках пели и в романах писали, ей не припоминалось. Из чего вывод сам собой напрашивался: либо распространено подобное сумбурное чувство было в неграмотном народе, либо сильно преувеличено господами беллетристами, зарабатывавшими на этой чепухе и нелепости свой смоченный чернилами кусок хлеба.

Из подобных книг припомнился ей вдруг один старинный роман, написанный мадам Лафайет: весьма галантный, про несчастную, преступную и обоюдную страсть между двумя высокородными особами. Она была замужем, мужа своего уважала, но не любила. А в другого, светского шармера и атлета, влюбилась до самой крайности. От матери же воспитание получила строгое. Так что ни-ни в сторону его не смотрела и, напротив того, выказывала ему полное равнодушие. Только так обстоятельства сложились, и так тот другой напирал, что она себя уже не наблюдала и во время турнира, где героя ее ранили, опасением своим за его жизнь себя выдала и стала умолять мужа позволить ей в деревню удалиться. Тот не позволил; надо было им совместно ко двору являться. Тогда она взяла и призналась ему во всем, только имени возлюбленного не назвала. Муж стал ее подозревать, совсем ума лишился, заболел и с горя умер. Влюбленный, как узнал об этом, прискакал немедленно с тем, чтобы ее за собой увлечь, ведь была она теперь свободна. Но та в ответ: нет и не буду никогда. Ибо мы с тобой друг друга полюбили еще при жизни мужа, а значит любовь наша была, есть и вечно будет преступная, запретная. После чего удалилась в деревню, там себя заживо похоронила, а вскоре и вовсе умерла.

Описанные в том романе благородные дамы и господа были умны и красивы, владели искусством беседы, танцевали грациозно, на войне и на охоте отличались, а жизни своей порядочно устроить не могли. Влюблялись в кого ни попадя и извлекали из этих авантюр одну для себя возможность – бегство, отказ и смерть. Но что хорошо было для принцев и принцесс, не годилось вовсе для дочери книготорговца с улицы Сан-Жак. У них в ходу были иные нравы, легкие и быстрые, для всех сторон удобные. Еще со времен господина Монтеня забросили они предрассудки и почитали здравый смысл. В театре, конечно, Туанетта любила поплакать над судьбой Федры, так то ж в театре. А в жизни…

«И зачем я только о таких глупостях думаю? Что с чем и с какой целью сравниваю? Что мне Федра?» А то, призналась она самой себе, что мне с этой самой минуты о Жан-Батисте Дотоне, аббате и канонике, думать иначе как о клиенте запрещается. «Жан-Батист»: произнесла про себя его имя, и стало ей странно. Как будто с этим именем, которое ему, подкидышу, было кем-то выдано, именем не настоящим, а все же его собственным, открывался ей доступ к иной сущности аббата Корнэ: мужской.

– Вот уж право! Как это только возможно?! – воскликнула вдова.

Кухарка подскочила от неожиданности.

«Невозможно», ответила самой себе вдова, выйдя во двор и подставив раскрасневшееся лицо под свежий ветер. Невозможно! Она подхватила юбку и запрыгала по мостившим двор камням, ловко постукивая каблуками, а под конец и крест накрест. Отдышалась, оглянулась: никого. Вошла в печатню, посмотрела на работающий станок и расплакалась.

Вернувшись в кабинет, затворила жалюзи и поставила сама себе диагноз: влюбилась. Она, вдова Берто, влюбилась. Безнадежно, в аббата. Рассмеялась: лучше бы ей было влюбиться в ее лошадь, это было бы разумнее. Взяла с полки «Федру» господина Расина. Открыла: предисловие, самим автором написанное. Стала читать. Тот утверждал, что Федра не была ни виновной, ни невинной; жертва богов, заблудилась она в лесу собственной судьбы. Сама же своей страсти первая и ужаснулась. «Ей бы лучше умереть, чем любить такой любовью». Снова то же самое. Сумбурный лепет, хаотический. Безалаберность и путаница, одни лишь противоречия. Хочу того, не знаю чего. И того хочу, от чего бегу, и этому прямо противоположного. А нельзя этого получить, так мне лучше умереть. Нет чтобы подумать: раз нельзя, значит невозможно. И дело с концом. Захлопнув «Федру» с негодованием, стала читать «Газет де Ла-Рошель», перепечатывавшую «Газет де Пари» с добавлением местных анонсов.