Три повести

Ко мне в окошко залетают майские жуки. У меня в хижине жарко и душно, как в железной бочке. Душно даже ночью. Древесные лягушки квакают на всю вселенную. Одна из них, по-моему, находится в саскапарели, вьющейся по стене моей хижины. Я видел эту, зелененькую штучку: такая малюсенькая, а голосиста. А те, которые в ближайших болотах, состязаются с древесными. Не знаю, как на лягушачий вкус, но, на мой взгляд, победу в соревновании одерживают древесные. Или это мне так кажется? Еще бы: они квакают у меня над самым ухом!

На рассвете Скурча особенно любопытна: напоминает птичий базар. Каких только голосов не услышишь! Я очень сожалею, что плохо знаком с обитателями фауны. Даже среднерусской, среди которой прожил всю жизнь. Если сравнивать с оркестром — здесь найдешь все, начиная от пикколо и кончая геликоном. А какая-то пичужка имитирует ксилофон. Совершенно немыслимо, что называется, узреть их очами: то ли так малы эти граждане, то ли великолепно закамуфлированы под зелень и кору деревьев.

Особенно остро чувствуется возня и пение птиц, ибо все это происходит в ближайших кустах, буквально в двух шагах от моих барабанных перепонок. Или же на деревьях, стоящих тут же, рядом с моим бунгало. Словом, любителю природы в Скурче скучать не приходится.

А более всего по душе — моя хижина. Нет, иного жилища я бы себе не желал! Пусть нету в ней ни ванной, ни шикарного туалета и разных удобств. Ощущение близости природы, близости, не знающей средостения, порожденного цивилизованным комфортом, — замечательное ощущение. В году, по крайней мере, раз испытывать его необходимо… (В этом отношении Лидочка права.) И живу безо всякого расписания, по правилам Марка Твена: ложусь, когда предоставляется возможность, встаю, когда принуждают к тому обстоятельства.

Вот сегодня улегся рано.

Пускаю дым в потолок. Хорошо лежать вот так и ни о чем не думать. Я задаю себе только один вопрос: увижу ли сон? И какой именно? В Скурче я совершаю во сне различные исторические экскурсы. Неужели мозг так чутко среагировал на рассказы Виктора Габлиа? Вообще говоря, редко вижу сны. Тем более не придаю им никакого значения… И все же одна из обитательниц храма Афродиты стоит у меня перед глазами. Она смугла, юна, у нее глаза точно греческие маслины: блестящие, большие. Она улыбается мне. Вижу, как шевелятся ее губы. Что она говорит? И почему так плохо слышу? Ведь она очень близко — достаточно протянуть руку… протянуть руку… она говорит…

Она говорит:

— Здравствуйте.

Я протираю глаза. Кто это: девица из храма Афродиты? Похожи, как две капли воды. Позвольте, что это: сон или явь? Ничего не пойму! Она сидит на скамеечке. У нее большие блестящие глаза милетянки и матовое лицо финикиянки. Рядом с нею на скамеечке — небольшой, коричневого цвета чемоданчик. У девушки худые руки. Сидит она ровно прислонясь головой к штакетнику и чуть раскрыв губы.

— Здравия желаю, — говорю я ей. — Кто вы?

— Племянница Анастасии Григорьевны. Я приехала, а ее нет дома.

— Она, видимо, за хлебом пошла. Скоро вернется. А я ее жилец. Милости просим.

— Нет, нет, подожду здесь.

Но не могу же я допустить, чтобы девушка сиротливо дожидалась на скамеечке. Настаиваю на том, чтобы она вошла если не в бунгало, то, по крайней мере, во двор. Но лучше всего — в хижину, ко мне. В припадке гостеприимства забываю о том, что она запросто может подняться в дом к своей тетушке — ведь у Анастасии Григорьевны ничего не запирается. Об этом варианте она сама напоминает. Я тут же соглашаюсь с ней, ибо это логичнее.

Ей-богу, она совсем не дурна и ничуть не уступает девушкам из храма Афродиты. Потому что и ей тоже лет двадцать. Я не удержался от того, чтобы не глянуть, как говорят, не зыркнуть ей вослед, когда она пошла по двору. Честное слово, интересная девушка! Она устала с дороги — это чувствовалось. Отоспится, отдохнет — будет еще краше!..

Инстинктивно пощупал свои щеки — не брит. А еще того хуже — стою в трусах, с оголенной грудью. Просто позор!..

— Прошу прощения! — кричу я ей вдогонку. — Я в таком затрапезном, можно сказать, виде.

Она мило поворачивается, мило улыбается и мило говорит:

— Что вы! Я же как с неба свалилась. Вы думаете, я этого не понимаю?

А тон, а тон каков? И я не могу не удержаться, чтобы не метнуть комплимента:

— Вы просто очаровательны!

Вы думаете, я не заметил, как покраснела она до ушей? Я это отлично видел! Видел, как сверкнула она голубоватыми зубами. Видел, как плавно шагает, круто сворачивая на каменную лестницу…

Я полез в свою конуру, побрился своей заслуженной электробритвой, которую купил в Вене вскоре после войны, облачился в белые брюки и нейлоновую рубашку.

Смотрю — еще одна гостья: у калиточки Лида! Такая нарядная: в брючках, голубой безрукавке, с яркими деревянными бусами на шее, в светло-зеленых очках.

— Лев Николаевич, доброе утро!

— Лидочка, дорогая, прошу вас!

— Я хочу осмотреть ваше бунгало.

— Добро пожаловать! — провозгласил я, а сам подумал: «Черт возьми, эти девицы из храма, кажется, соберутся в моем бунгало наяву!»