Три повести

Она вошла во двор, внимательно осмотрела его и, попросив разрешения, направилась в мою конуру. Я ждал, что вот-вот за штакетником появится мощная голова Валентина на мощной шее. Однако он заставлял себя ждать.

— Где же ваш муженек? — спросил я, все еще надеясь, что увижу его.

— А зачем он вам? — сказала Лидочка.

Я что-то пробормотал, не знаю даже что. И очутился рядом с нею на моих сверхскрипучих нарах. Она сидела непринужденно, и я — рядом с нею.

— Люблю мужчиночный дух, — раздувая ноздри, проговорила Лидочка. — Уф, как сладко! А все-таки вы — животные. Вы, все мужчины. В вас есть что-то псиное, обезьянье. Не находите?

Я готов был провалиться сквозь трухлявые половицы. Да, разумеется, не очень-то у меня прибрано…

— Да нет же, — небрежно перебила меня Лидочка, вытянув ноги и положив их одна на другую. — Я говорю о специфически мужчиночном духе. А холостяцкую неразбериху лично я обожаю. Это ужасно, когда у мужчин все чисто, аккуратно. Настоящий мужчина должен спать на подстилке или прямо на полу, как лев в зоопарке.

Она резко сняла с себя очки и испытующе взглянула на меня.

— Не знаю, — сказал я нерешительно. — Правда, на полу валяться приходилось, но львом никогда не был.

— А кто из вас бывает львом? — брезгливо сказала она. — Все вы — кролики!

— Спасибо на добром слове.

— И вы — тоже. Лично вы! Слышите?

— Возможно вполне.

— Нет, не возможно, а точно! — Она положила руку мне на плечо. — Скажите, вы боитесь меня? Вы не спрашиваете себя, почему я здесь, у вас?

— Признаться, спрашиваю.

— И что же?

Я решил ощетиниться. Хотя бы чуть-чуть. А иначе такая женщина, как Лидочка, сочтет тебя за тряпку.

— Я думаю, что это лучше всего объясните сами… Зачем мне гадать?

— Верно, объясню сама. Мы с Валей поссорились.

— Мелкая стычка?

— Не знаю. Не уверена.

В таких случаях, как мне кажется, необходимо сказать несколько слов в утешение. Но Лидочка не из тех, кто нуждается в этом.

— Но, надеюсь, ничего серьезного? — сказал я.

— Тоже не знаю.

— Могу ли я предложить свое посредничество?

— Можете, но из этого выйдет только пшик!

«Пшик» меня не устраивал. Зачем встревать в это дело, ежели «пшик» заранее обеспечен, и притом на все сто процентов?

— Лев Николаевич, — беззаботно продолжала Лидочка, любуясь на свое отражение в ужасном осколке зеркала, вделанном в стенку, — давайте поговорим о чем-нибудь более приятном.

— Например, о холере в Одессе, как некогда писал Шолом-Алейхем? — пошутил я.

— Хотя бы. Только не о нашей бездарной ссоре… Вы бы лучше сказали, что это за милое существо обитает в этом доме? — И она кивнула в окошко.

— Вы имеете в виду эту девушку?

Молодая гостья, племянница моей старухи, стояла на балкончике и глядела в нашу сторону. Она была ослепительно хороша в лучах утреннего солнца.

— Вы отлично знаете, что я имею в виду, Лев Николаевич.

— Я ее впервые увидел полчаса тому назад.

— А зачем вы краснеете?

— Серьезно?

— Вполне.

Я взял ее руку. Как-то машинально.

— Ну? — бросила она снисходительно. — Что же дальше?

— Как — что?

— А так! Скоро ли начнем целоваться?

Я немедленно оставил в покое ее руку. Отодвинулся к стенке. Извинился.

— Поверьте, я не виноват, — пробормотал я.

— Я, что ли?

— Скорее — вы.

— Не будем препираться, — сказала она примирительно, точно мы с нею давным-давно знакомы. — Она вам нравится?

— Странный вопрос.

— Вовсе не странный. А вполне законный. Взрослые люди мгновенно определяют свои отношения. Это только ханжи делают вид, что люди влюбляются друг в друга месяцами, работая на двух смежных станках — токарном и фрезерном. На самом деле все и проще и сложней.

Она говорила увлеченно, веря в истинность своих слов. Это была, несомненно, увлекающаяся женщина. А впрочем, не ручаюсь и за это. Она точно в той песне — «как ветер мая»… Что же до этой девушки на балкончике, очень милой, — я просто ничего не могу сказать, кроме того, что она молода…

Она перебила меня:

— Молода? Признайтесь, это не самое худшее качество, особенно для женщины.

Мы продолжали разговор в этом духе, а я думал о ее муже. Вовсе не из трусости. А просто из обычного человеческого сочувствия: наверное, Валя переживает, гадает, о чем это здесь, в бунгало, беседуем мы между собою.

— Пойдемте к Вале, — предложил я.

— Он вам нужен, Лев Николаевич?

— Скорее вам, Лидочка.

— Нет, я побуду у вас. Мне здесь нравится!

— Он, наверное, беспокоится. Это слишком жестоко с вашей стороны.

Она вдруг посерела лицом. На секунду погасли глаза. Губы плотно сжались. И я услышал глухой голос:

— Что вы понимаете в жестокости? Еще вопрос: кто из нас более жесток? Я или еще кто-нибудь? Не надо говорить лишнего, если не знаешь человека.

И неожиданно блеснули у нее на глазах слезы. Они блеснули так, точно стеклышки на солнце. На мгновение. И снова их как не бывало. Через секунду она снова обрела беззаботность и весело пошучивала надо мной и той девушкой, которую, дескать, так неумело скрываю… Вот уж доподлинно: чужая душа потемки.