Три повести

Леварса заметил, что когда угощают — надо пить. Он первый поднял рюмку. Витольд отказался, а я подчинился Леварсе.

Шукур громко, точно за большим столом, обратился к нам с короткой, но выразительной речью:

— Кто пьет — умирает, кто не пьет — тоже умирает! Будьте здоровы, как львы, будьте долговечны, как дубы, будьте всегда радостны и богаты. Аллаверды!

Гляжу: открывается дощатая дверь, и из «отдельного кабинета» скурчинского «Националя» показывается Глущенко. Он весь потный, раскрасневшийся такой.

— Ба! — говорит он зычно. — Вы здесь? Пьете в стоячку?

— Как все. А вы?

— Я съел пару шашлычков и попробовал этой проклятой чачи. Шукур, сколько градусов в твоей чаче?

Шукур смеется. В черном четырехугольнике окна-прилавка этакой ядреной тушей красуется Шукур. Он говорит, что градусов в чаче не считал, но чача в самом деле первосортная. Такой чачей можно уложить любого богатыря.

Глущенко берет меня под руку и отводит в сторонку.

— Лев Николаевич, — говорит он тихо, — к вам заходила Лида. Вы уж извините ее.

— За что же извинять?

— Как за что? Ворваться к человеку и жаловаться на свою судьбу! Разве этого недостаточно для извинений?

Я счел необходимым уточнить, что врываться она не врывалась, жаловаться — не жаловалась. Разговор был дружеский, товарищеский. Так что не считаю ее повинной в чем-нибудь. Кстати, где она?

Глущенко объяснил, что она решила прокатиться по шоссе, чтобы раздобыть кое-каких припасов. Скоро будет обратно…

— Она хороший человек, — продолжал он, — немного сумасбродный, как все женщины, немного импульсивна, как все в наш атомный век, немного влюбчива, что не удивительно, если учесть, что к украинской крови у нее примешана еще и польская. Мы с ней расходились трижды, — сообщил он без тени юмора, — и трижды сходились. Я считаю так: семью надо разбивать лишь в самом крайнем случае.

Он походил на большого ребенка, чем-то обиженного. В нем было столько простодушия, что невольно тронул меня.

— Валя, — сказал я, — вы правы. Однако не кажется ли вам, что не стоит злоупотреблять разрывами, даже если после этого и восстанавливаются добрые отношения?

— И я так считаю, что не стоит. А вот Лиде попадет вожжа под хвост и — конец! Тут уж ничем не поможешь: собирает вещи и съезжает к своим родным.

— У вас детей нет?

— А зачем? При нашей загруженности это только окончательно угробило бы нас. И я и Лида работаем в научно-исследовательском институте. Мы оба увлекаемся делом…

Я перебил его:

— Откуда же берется время на ссоры?

Он развел руками и пробормотал:

— Сам не пойму… Лида считает, что вы добрый и чуткий человек.

— Я?!

— Да, вы.

— Кто ей это внушил?

— У нее нюх на чутких людей.

— Не смешите меня… — начал было я.

Однако он и не думал смешить: был серьезен, точно решал математическую задачу.

— Пойдемте выкупаемся, а заодно и поболтаем, — предложил он. — Вы мне тоже нравитесь. Приятно поваляться на песке и посудачить о королях и о капусте.

— Ну что ж, я — за.

О королях и о капусте — так о королях и о капусте! И мы начали с короля. То есть с Шукура. Валя Глущенко поражался оперативности Шукура, быстроте и натиску, с каким он возвел на данном месте «Националь»…

— Вы все видели? — спросил я.

— Да, все!

— И я тоже был свидетелем этого аврала.

Глущенко поражался комплексности строительных дел.

— Представляете себе? — говорил он. — Одновременно, то есть в одну ночь, работали тракторист, экскаваторщик, асфальтировщики, электромонтеры, водопроводчики, плотники и печник! А если бы это было дело государственное?

— А он работает от сельпо.

— Сельпо ни при чем! Он просто жулик! Разве не видите, что это самое настоящее частное предприятие?!

— Вы хотели бы его закрыть? — спросил я.

Глущенко воскликнул:

— Ни в коем случае! Где бы мы веселились, если бы прикрыли этот шалман?!

Шукур привез сюда свою жену, работают без выходных и безо всякой нормы. Разумеется, это им выгодно. У них всегда имеется хлеб, колбаса, разные консервы, минеральная вода и даже холодное пиво.

— Впервые за многие годы, — сказал Глущенко, — я пью холодное пиво. У Шукура работает холодильник!

Далее разговор наш перекинулся на рыбу. (До капусты мы еще не дошли.) В Скурче, в этой прекрасной бухте, где имеется целая бригада рыбаков и рыбозавод, нет свежей рыбы.

— А я хочу рыбы, — капризно заявил Глущенко.

— И я хочу, Валя.

— Давайте выясним: почему нет в Скурче свежей рыбы? Вижу их каждое утро. На рассвете. Я имею в виду рыбаков. От берега отплывают шаланды — или как их там называют? Может, сейнера. Или рефрижераторы. Уходят в море. А вот я ни разу не видел, чтобы они возвращались назад. Это вроде южноамериканцев, отплывавших на запад на плотах «Кон-Тики».

Я сказал Вале, что Диоскурия была завалена рыбой. Ее обменивали на соль и мед.

— Зато они не имели подводных локаторов, — пошутил Валя.

— И сводок о выполнении плана.

Мы решили, что непременно сходим к местному Нептуну и поговорим о рыбозаготовках. А втайне надеялись купить за сходную цену свежую или копченую кефаль.