Три повести

— Хорошо, Лев Николаевич. Сделаю все, как вы говорите. У себя на столе найдете записку с адресом.

Я был по гроб ей благодарен. Она прошла мимо меня — босая, красивая, кроткая. Я готов был уцепиться за нее, чтобы волокла меня волоком куда ей заблагорассудится…

Валя был особенно внимателен к жене. То есть буквально заискивал перед нею. Я не мог понять, когда же он искренен: когда он мечтает о разводе или в эти минуты пресмыкательства перед нею? Валя, улучив минуту, шепнул мне:

— Я не хочу обострять. До приезда в Киев.

Лидочка что-то стряпала на газовой плитке, пела, вела себя так, как будто ничего и не приключалось. Я объявил, что уезжаю не далее как послезавтра.

— Ну-у? — огорченно протянул Валя.

Лидочка погрозила мне пальцем:

— А отвальная, Лев Николаевич?

— Выставлю, — пообещал я. — Хотите, нынче? А можно и завтра вечером.

— Завтра вечером, — решила Лидочка.

Я улегся на перлоновом коврике. Настроение у меня предотъездное. Хотелось думать о чем-то значительном, добром. Хотелось забыть мелкие семейные дрязги, которые проходили у меня на глазах. Хотелось вообразить, что Валя и Лидочка на самом деле выше, чем они кажутся сами себе. Ведь они были хорошими людьми — каждый в отдельности. Неужели не жалко растрачивать жизненные силы и энергию по пустякам? Нельзя же быть таким щедрым, щедрым в кавычках!..

— Валя, — сказал я глубокомысленно, — значит, во вселенной около девяноста девяти процентов всего вещества — водород и гелий?

— Да, Лев Николаевич. А что?

— А что, ежели б и на земле было то же самое? Мы с вами не свиделись бы в этой уютной Скурче? Не познакомились бы? Не знали б друг друга?

— Наверняка!

— И чудесная Лидочка не поджаривала б сейчас баранину?

— Точно!

— Вы знаете, ребята, что полюбил вас?

Этот вывод несколько неожиданным показался даже мне самому. Однако говорил то, что чувствовал. Не кривя душой.

— Поймите меня правильно: через тридцать — сорок лет не останется от нас ничего на этом нашем шарике, кроме наших дел. Если дискретность играет определенную роль в явлениях физических, то жизнь, как таковая, не терпит дискретности: она непрерывна! И в этом наше счастье. Что я хочу сказать? Отнюдь не претендуя на роль пророка, призываю вас к любви и согласию. Между собой. Между вашими друзьями. К согласию между вами и всем человечеством. Ибо вы — частица его. Сколок гигантской трехмиллиардной человеческой массы. — Я приподнял голову, посмотрел на моих друзей. Они были удивлены. Во всяком случае, Лидочка. — Я, наверное, говорю прописные истины? Да? Знаю сам!

Лидочка медленно, растягивая слова, сказала:

— Лев Николаевич, вы влюблены. Только не вздумайте отбрыкиваться!

Я сказал:

— Вы правы.

Она пошла еще дальше в своих догадках:

— Вы влюблены в эту девушку?

— Да.

— Как ее зовут?

— Светлана.

Лидочка нарочито зевнула:

— Девчонка ничего себе. Она купалась утром недалеко отсюда. Фигурка и все прочее — на месте.

Я привстал. Поджав под себя ноги и подперев голову руками, гордо восседал Валя. Лидочка раскладывала по тарелкам кусочки жареного мяса.

Мне все показалось обыденным. После ее слов… А жаль…

Леварсу, который напоследок забросил ко мне изумительную простоквашу, я встретил традиционным вопросом:

— Как живете, Леварса?

— Плохо, — услыхал я.

— Как? Плохо? Желанный дождь-то пошел?

Леварса безнадежно махнул рукой.

— Разве это дождь? На два вершка и то не промочил землю!

— А мне показалось, что было здорово.

— Нет, нет, Лева! Нужен знаешь какой дождь? Чтобы три дня и три ночи.

— Потоп будет, Леварса.

— Хорошо будет. Тогда я отвечу — хорошо! Табак горит. Кукуруза плохо растет. Земля в Скурче как песок, как камень. А этот дождик — для вас. Для отдыхающих.

Я подумал, что на крестьянина никак не угодишь: даже дождь пошел — и тем недоволен. Невозможно же автоматизировать природные явления настолько, чтобы Леварса Ануа был вечно доволен и беспечен…

— Черт с ним, с дождем, Лева. Мы это как-нибудь по-абхазски переживем. И ты нам в этом деле не поможешь. А вот насчет нашего председателя вот что скажу: у него что-то настроение испортилось. Говорят, какая-то комиссия вчера приезжала. Не от тебя ли?

— Я же не начальство, Леварса.

Он улыбнулся. Понимающе.

— Кто бы ни прислал — хорошо!.. Слушай, нельзя же так: наш председатель командует, как в полку. Полк — одно, а колхоз — другое. Солдат — одно, а Леварса — другое. Солдат только кушает, а Леварса спину на поле гнет. Есть разница? Я спрашиваю, есть разница?

— Есть.

— Тогда напиши и ты об этом командире без погон. Это моя просьба. Такой большой человек, как ты, все может. Напиши, даже если его снимут. Пусть знают все, что так в наше время нельзя.

Я чуть было не лопнул от смеха:

— Не смеши, Леварса! Какой же я большой человек?

— А почему нет?

— А почему да?

— Ручка есть? Голова есть? Бумага есть? Знаешь, какие дела можно делать? Я человек темный, маленький. Но я так понимаю. Что напечатал — хуже пули. Пуля может мимо проскочить, а напечатанное слово — прямо в сердце попадает. В серединку.