Три повести

Мы разинули рты. Могу заметить в скобках: великолепно задуманный завтрак у Шукура в «Национале» был окончательно испорчен. Леварса проникновенно сказал «слава богу» — и удалился. И Шукур покинул нас. Мне и Вале оставалось искупаться, привести в норму нервную систему. В качестве постскриптума могу добавить: вскоре к нам присоединилась и Лидочка, которая «спивала веселу украинську писню».

…Вот так вот многое в нашем мире.

Я имею в виду трагическое…

Все хорошо, что хорошо кончается. Истина эта общеизвестна. Еще со времен Адама. У меня слипались глаза. Очень хотелось спать. И я решил поспать. Распрощался с Глущенко.

Засыпая, думал о ней. О Светлане. Знает ли она о ночном переполохе с Лидочкой? Или она и ведать не ведает о случившемся? Чудно как-то все получилось. Послал же бог жену бедняге Вале!

А любопытно: каков характер у Светланы? То, что она не сумасбродка и не взбалмошная, — это для меня ясно. Но, как говорится, все хороши в девичестве, а вот неизвестно, откуда берутся плохие жены. Что скажет Света при встрече? Осмелеет ли чуточку или же по-прежнему спрячет глаза?

Видимо, тут же уснул… То есть уснул наверняка. И увидел во сне море. Я нежусь на берегу. А на меня идет цунами — гигантская волна. Разумом понимаю, что надо бежать. А душа рвется к зеленой водной махине. Миг — и я под волной. Она давит на грудь, теснит дыхание. Воздуха! Воздуха! Я задыхаюсь… И вдруг — смена кадра. Как в кинематографе… Лежу на холодном мозаичном полу. В храме Афродиты. И жрицы склонились надо мной. Все красавицы — одна в одну. Почему-то перед глазами вырастает «Анатомия доктора Тульпа» Рембрандта. Доктор Тульп режет меня, а вместо студентов-медиков — жрицы. Они с любопытством рассматривают мои обнаженные мышцы…

Я хорошо знаю: среди жриц Светлана. Но которая из них? Может, позвать ее? Крикнуть во весь голос?.. Не эта ли, кареглазая? Не эта ли с тонкими чертами лица? Нет, не она! Не вижу Светланы, зато узнаю Нефертити. Она совсем не из песчаника и не из гипса. Она живая. Ласковая.

Сплю и вижу Нефертити. А ищу Светлану. В точности как в жизни: мечтаешь об одном — получается совсем другое. Редко, когда мечта сбывается полностью. Чаще всего бывает наоборот. Так мне кажется во сне. Сплю и слышу чей-то голос, упорно вколачивающий эту мысль мне в голову, как гвоздь в деревянную стену…

10

Я в буквальном смысле подстерег Светлану, когда она мыла кастрюлю на крыльце — никак не удавалось застать одну и перемолвиться словечком. То ли тетя Настя не спускала с нее глаз, то ли Светлана не очень жаждала повидать меня.

— Где ты пропадаешь, Света? — спросил я.

— Нигде. Дома сижу.

— Что так?

— Книжку дочитываю.

— Дюма?

— Ага!

— А где Анастасия Григорьевна?

— На задворке куру щиплет. Решила суп сварить. А я вот занялась кастрюлей.

— Светлана!

Она вскинула на меня лучистые глаза.

— Ты так и не сказала, как добралась к себе.

— Юркнула, и все. А вы, говорят, уезжать собрались?

— Верно. Послезавтра.

— Счастливого пути.

— И это все?

— Что же еще?

— Мне нужен твой адрес, Света.

— Туапсинский?

— Именно. Домашний.

— Не надо. Пишите лучше до востребования. А то пойдут расспросы да пересуды.

— А ты-то писать будешь?

— Ленива на письма.

— Все-таки?

— Там видно будет. Наверно, отвечу. Рука-то не отсохнет.

— Она отсохнет только в том случае, если не ответишь. Я же люблю тебя!

Она немного удивилась. Отставила кастрюлю. Улыбнулась своей тайной мысли. Затем тряхнула головой.

— Правда? — спросила она.

— Я не в том возрасте, когда шутят таким словом.

Она стояла на две ступеньки пониже меня. Легкое ситцевое платье облегало ее, точно купальник. Ее фигура гимнастки только выигрывала от этого: Света была вся на виду. Вся какая-то стерильно чистая, гибкая, удивительно женственная.

— Лев Николаевич… — Света вдруг осеклась. Покраснела. И, снова собравшись с духом, продолжала: — Лев Николаевич, а за что любите? Вы же меня совсем-совсем не знаете.

Вопрос был законный. Я ее действительно совсем-совсем не знал. Мало с нею встречались, как говорится, вместе цветов на лугу не собирали. Нет, она загнала меня в тупик. Кажется, окончательно.

— Послушай, Света. Человек одинок. Хотя он животное и общественное, тем не менее — одинок. Есть верное средство против одиночества. Это — любовь. У человека есть душа, и он — любит. А иначе трагически одинок, как тот принц из сказки Экзюпери, который жил на малюсенькой планете. Человек без любви — это принц на планете-крохотулечке.

— Значит, вы — принц? — Она была насмешлива.

— Почему принц?

— Потому, что вы холосты.

— Может, ты и права. Но теперь люблю — и я уже не принц, хотя чувствую себя лучше любого принца.

Она вдруг загрустила, отвернулась от меня и снова взялась за свою кастрюлю.

Я торопился. Опасался, что появится старуха и не даст договорить… Сказал Свете, что она, конечно, во многом права. Я не собираюсь анализировать, что такое любовь. Я грубо передаю то, что ощущаю, что чувствую. Утверждаю, что это любовь. Не будем спорить — будущее покажет. Покамест прошу одного: адреса. И разрешения писать ей, а при случае — навестить.

Она сказала очень кротко: