Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

— Прежде всего надо собрать всех товарищей, оставшихся в подполье, и создать единый центр повстанческого движения, — предложил Уллубий.

Коркмасов кивнул. Они приступили к разработке плана дальнейших действий. Забит и Юсуп молча прислушивались к их деловитой, спокойной беседе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Февраль в Темир-Хан-Шуре стоял на редкость теплый. Мягкий пушистый снежок, выпавший за ночь, к полудню таял, обнажая грязно-бурую землю. За городом, на холмах еще сохранялись небольшие островки снега. А на равнинах уже зеленым ковром лежали озимые, нетерпеливо дожидаясь весеннего тепла. И лишь поодаль тянулись Салатавские хребты, словно закутанные в белоснежные бурки вечные стражи, охраняющие покой плодородных долин и бурных рек.

Уллубий и Коркмасов возвращались верхом из села Кадар, расположенного на ровном плато Круглой горы. По краям плато громоздились неприступные скалы. Этот старинный аул некогда за непокорство был дотла сожжен Тамерланом… Нынешней ночью в Кадар собрались большевики-подпольщики из близлежащих аулов — Доргели, Дженгутая, Левашей… Кадар как место встречи был выбран не зря: жители этого аула известны были своими революционными настроениями и неукротимостью нрава. Во главе кадарцев стояли такие испытанные революционеры, как Ата Салатау и Кадырага Кадарский. Коркмасов уверил Уллубия, что сыщики Милликомитета вряд ли осмелятся сюда сунуться.

На встрече в Кадаре было решено, что через четыре дня представители подпольных организаций соберутся в Кумторкале. Надо было спешно известить всех. По этому случаю даже Юсуп, ни на шаг не отходивший от Уллубия, был отправлен в Кумух, к Гаруну. Послали гонцов в Петровск, в Ахатлы, в Даргинский округ.

— Это никуда не годится, Джалал, — говорил Уллубий, недовольно качая головой. — Уже скоро две недели, как я здесь, а своих еще не видел.

— Ну ладно, — вздохнул Коркмасов. — Пожалуй, сегодня уже рискнем, коли тебе так неймется…

Речь шла о том, что Уллубий до сих пор не повидался с Ажав и Тату. Едва ли не каждый день заговаривал оп с Джалалом па эту тему, но тот все отмалчивался или отвечал односложно: нельзя, опасно.

И вот наконец Джалал уступил.

Оставив лошадей на окраине у старого своего кунака Каирмагомы, Уллубий и Коркмасов с наступлением темноты зашагали в город. Шли они, как было заранее договорено, порознь: Уллубий впереди, Джалал-Этдии шагах в двадцати от него, сзади. У каждого наготове был пистолет.

Улицы были пустынны. Редкие прохожие не обращали на них никакого внимания. Шли осторожно, то и дело проваливаясь в глубокие лужи, предательски затянутые тонким ледком.

Коркмасов до этого ни разу не бывал у Ажав, хотя много слышал и про нее, и про ее красавиц дочерей. Впрочем, сына Ажав Хаджи-Омара он знал хорошо. Осторожно постучали в калитку, но им не открыли, только громко залаяла соседская собака. Уллубий обошел дом с другой стороны, постучал в окно. Приотворились ставни, и показалось юное женское лицо: это была Тату. Она пристально вглядывалась в темноту, но, как видно, ничего не могла разглядеть. Уллубий вплотную прижал лицо к оконному стеклу. Тату испуганно отпрянула и быстро захлопнула ставни.

— Не узнала… Боятся… Что будем делать? — сказал Уллубий.

— Может, через забор? — неуверенно предложил Коркмасов. — Уж там, во дворе, можно будет и погромче окликнуть…

— Пожалуй, — согласился Уллубий. — Эх, молодость моя, где ты? — по-стариковски закряхтел он и стал карабкаться по каменной ограде. Джелал-Этдин подсадил его. Спрыгнув во двор, Уллубий отодвинул щеколду, открыл калитку и впустил Коркмасова.

— Ну, теперь считай, что мы дома! — облегченно вздохнул он.

Они подошли к застекленной веранде, тихонько постучали. Послышались торопливые легкие шаги.

— Кто? — тревожно спросил женский голос. Уллубий узнал Ажав.

— Это я! — откликнулся он, волнуясь. И пока Ажав с керосиновой лампой в руке тревожно разглядывала незнакомого путника, он быстро снял с головы папаху, вынул из кармана старое свое пенсне и водрузил его на нос. Ажав, узнав наконец Уллубия, распахнула дверь. Едва переступив порог, он стиснул ее в объятиях, обдавая холодом и запахом овчины.

Ажав и Тату никак не могли прийти в себя. Первой оправилась от неожиданности Тату.

— Ох, как не идет вам борода! Ну прямо старик! Совсем старик! — все повторяла она, глядя на Уллубия.

— Коли так, я немедленно ее сбрею, — сказал он, оглаживая свою рыжую бороду. — В вашем доме найдется бритва?

— Целых три, — сказала Ажав. — Тату, достань-ка! Там, в комоде…

Уллубий стал объяснять Ажав, почему не мог навестить ее раньше.

— Что ты, сынок! — оборвала она его. — Да разве я могу на тебя обижаться? Знаю. Все знаю… Столько на тебя навалилось сразу!.. Расскажи-ка лучше, как ты жил все это время? Мы ведь тут ничего толком не знаем. Одними слухами только и питались… Тату! Ты что стоишь? Не знаешь, что полагается делать, когда гости в доме?

Тату и в самом дело стояла как вкопанная, совсем позабыв, что по горскому обычаю, как только в доме появляется гость, надо тотчас же накрывать на стол, даже не спрашивая у гостя, хочет ли он есть.