Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

Нет, она не нашла ничего удивительного в том, что он и из тюрьмы решил написать ей отдельное, личное письмо: она ведь и раньше не раз получала весточки от Уллубия. Он часто писал ей. Писал как младшей сестренке, тянущейся к истине, бьющейся в одиночку над вечными вопросами бытия. Ей и в голову не пришло, что письмо из тюрьмы содержит какую-то тайну, касающуюся только их двоих и не предназначенную для посторонних глаз, хотя бы даже это были глаза самых близких и надежных товарищей. Но то ли этот отдельный конверт, то ли просто какое-то странное и необъяснимое предчувствие, но что-то заставило ее отойти в сторонку, подальше от любопытных глаз подруг.

Тату вскрыла конверт, быстро пробежала первые строки, и тут Умуят сразу увидела, что с девчонкой творится что-то неладное. Тату побледнела, губы ее задрожали.

— Что ты? Что с тобой? — испуганно подступили к ней Умуят и Умукусюм.

— Да нет, ничего… — в растерянности пролепетала Тату.

Она еще повторяла какие-то бессвязные, уклончивые, ничего не значащие фразы, а перед глазами ее так и сверкали, словно огненными буквами начертанные, слова этого неожиданного и такого бурного признания, явившегося для нее полным откровением: «Ты — мое солнце», «Хочу быть около тебя, молиться на тебя…», «Без тебя жизнь — не жизнь…»

Никогда в жизни никто не говорил ей таких слов. Да и другим. женщинам, думала она, их тоже не говорили.

Только из книг знала она, что бывают на свете такие слова и такие чувства… И вот она читает эти слова, обращенные не к кому-нибудь, не к героине какого-нибудь старинного романа, а именно к ней, к Тату Булач!

Уже одного этого было достаточно, чтобы поразить воображение семнадцатилетней гимназистки, потрясти ее душу. Но куда поразительнее было то, что обрушил на нее это пылкое признание не гимназист, начитавшийся стихов и романов, а такой человек, как Уллубий Буйнакский, на которого она привыкла всегда смотреть снизу вверх, которого бесконечно чтила, чуть ли не боготворила. Умный, спокойный, всегда такой сдержанный, на первый взгляд даже холодноватый…

Да, тут было от чего растеряться!

В Темир-Хан-Шуре, после долгих колебаний, Тату, преодолев естественную девичью стыдливость, прочла письмо Уллубия матери. Вопреки всем ожиданиям Тату Ажав ничуть не удивилась. Открыто и ласково, с мудрой чуть грустной материнской улыбкой взглянула на дочь.

— Мама! — не выдержала Тату. — Можно подумать, что тебя это письмо ничуть не удивило!

— А почему оно должно было меня удивить, доченька?

— Ты что, ничего не поняла? Ведь Уллубий… он… оказывается, он меня…

— Да, Уллубий любит тебя. И как видно, уже давно.

— И это тебя не удивило?

— А чему удивляться? Разве ты недостойна любви?.. Все мы, женщины, рождаемся на свет божий для того, чтобы нас любили мужчины. Так уж заведено. И ничего в этом нет страшного. Страшно, когда молодую женщину никто не любит…

— Но ведь Уллубий… он ведь как брат мне… Я тоже его люблю и уважаю, но… У меня и в мыслях не было, что это…

— В мыслях, может, и не было. А сердечко, поди, чуяло. Да и как оно могло быть иначе? Тебе ведь уже, слава аллаху, восемнадцать…

Ажав, конечно, лукавила. Для нее признание Уллубия явилось, быть может, еще большей неожиданностью, чем для дочери. Но она сочла своим долгом скрыть, что удивлена и растеряна. Изо всех сил старалась она убедить Тату, что все это — в порядке вещей, что нет в этом ничего ни дурного, ни странного. Вести себя с дочкой именно так велел ей не только древний материнский инстинкт. Эту же линию поведения ей предписывал и разум, и природное, естественное благородство ее души. Как бы там ни было, что бы ни случилось потом, думала она, но сейчас, когда Уллубий томится в тюремной камере и жизнь его в опасности, он должен знать, что Тату его любит и ждет. Тем более ей казалось, что Тату давно уже относится к Уллубию не только с сестринской нежностью; просто она по молодости лет еще сама не разобралась в своих чувствах.

— Что же делать, мама? Ведь он просит меня написать. Ждет ответа, — все еще колебалась Тату.

— Напиши ему, дочка, что давно уже любишь его. Всегда любила и любишь…

— Вот так прямо и написать?

— Конечно! Так прямо и напиши! Это будет ему там самой лучшей поддержкой. Ты ведь действительно любишь Уллубия. Да и как его не любить? Право, мне кажется, что в целом свете нет другого человека, который был бы так же достоин любви, как наш Уллубий!.. Напиши и поезжай к нему… А дня через два и я приеду…