Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети

Если можно было бы пофантазировать, как должен выглядеть приспешник Гитлера, то граф как нельзя лучше вписывался в этот образ. Человек, лишенный каких-либо моральных принципов, – идеальный слуга антихриста!

Закретский заказал офицерам Вермахта лучшего вина.

Григорий чувствовал, как начинает закипать внутри.

– Вынужден откланяться, – извинился он перед своим визави и поспешил убраться из кафе, иначе все могло закончиться скандалом и роковой стычкой с нацистами.

XIII

Осень 1941 в Ленинграде выдалась на редкость ясная. На небе не было ни облачка, которое могло бы прикрыть собой город и помешать нацистским летчикам или артиллеристам бомбить его. Залитые радостным солнцем каналы и мосты, дворцы и парки удивленно наблюдали, как взрывались снаряды, уничтожающие людей и город. В такую золотую теплую осень невозможно было поверить в существование уродливой, звериной жестокости. Такая же солнечная погода стояла и в Париже. В то время как жительницы Ленинграда заклеивали крест-накрест окна и дежурили на крышах, чтобы сбрасывать фугасные снаряды, парижанки стояли в хвостах за шелковыми чулками.

В сентябре началась блокада Ленинграда. Вера и Тася остались в городе. Еще летом Вера хотела, чтобы дочь эвакуировалась, но та наотрез отказалась. Она не могла оставить больную после лагеря мать одну.

– Ты снова не спускалась в бомбоубежище? – ругала дочь Веру.

В октябре-ноябре обстрелы Ленинграда настолько усилились, что не осталось сомнений в желании Гитлера стереть город-колыбель большевистской революции с лица земли вместе со всеми памятниками архитектуры и зодчества, а самое страшное – со всеми пытающимися выжить детьми, женщинами и стариками.

– Сил не было. Рыли траншеи сегодня, ноги-руки не двигаются…

– Мама, пожалуйста, обещай, что больше не станешь саботировать посещение убежищ! Я не могу еще и тебя потерять…

– Тасенька, это ничего… Главное, чтобы ты была здорова! А мне умирать не страшно.

– Что это за упадническое настроение? Мы с фронтовой бригадой ездим на передовую поднимать дух у бойцов, а родная мать хандрить вздумала!

К слову, линия фронта была совсем рядом, до нее можно было доехать на обычном трамвае от завода Кировец.

– Хорошо-хорошо, прекращаю… Расскажи лучше, как там твой военный врач? Напомни, пожалуйста, как его зовут…

– Теодор Давидович Лазаревич, – немного смутилась Тася.

– Ты подумай! Теодор! Есть что-то в этом испанское! Хотя с меня довольно уже того, что он врач…

– Да, как папа…

В ноябре начались массовые смерти от истощения. Ленинград, который еще не забыл голод начала двадцатых, вновь подвергался этому страшному испытанию, теперь в более чудовищной форме.

В то время как жители блокадного города свозили на санках мертвые тела своих родных на общий погост, Париж праздновал Рождество. Французская столица жила полной жизнью. Работал ипподром, и блистали огнями ночные варьете. Женщины примеряли новые фасоны шляпок и туфель. Если б не вкрапления немецких флагов и не гитлеровская форма на улицах, ничто бы не напоминало об оккупации.

– Им в лицо плюнули, а они утерлись и улыбаются…, – поражался Григорий Григорьевич тем французам, кого присутствие немцев не смущало: – Все, как с гуся вода! Невероятная гутаперчивость сознания! Впрочем, видимо, полезно для живучести…

XIV

Вскоре Григорий Григорьевич к своему большому удовлетворению узнал, что не все готовы мириться с оккупацией. И не только французы. Появилось множество тайных организаций, которые вели борьбу с нацистами по различным направлениям. Елисеев тогда не знал, что среди участников сопротивления были и его внуки, сыновья Сергея. Списки участников по понятным причинам держались в строжайшем секрете. Сам Григорий в своем возрасте не мог сражаться, но пытался жертвовать деньги тем людям и компаниям, которые, по его мнению, могли иметь отношение к сопротивлению.

Однажды в 1943 к дому Елисеевых подъехала машина, из которой вышло несколько немецких офицеров. Вскоре они уже были в кабинете Григория Григорьевича.

– Господин Елисеев, зная о Ваших политических убеждениях, мы рассчитываем на Вашу помощь в борьбе с нашим общим врагом на Востоке, – приняв от Григория бокал коньяка, обратился к нему один из офицеров в чине полковника.

– Чем же такой ничтожный человек, как я, может помочь великой Германии? Боюсь, Вы переоцениваете мои способности!

– Ну-ну, не скромничайте! В любом случае, каждый может и должен помогать на своем месте!

– Весь во внимании…

– Вы являетесь активным участником жизни русских эмигрантов, у Вас много знакомых. Наверное, Вы знаете, кто из них может быть связан с голлистами. Или догадываетесь. Мы бы хотели, чтобы Вы делились с нами своими мыслями по этому поводу.

– Вы положительно льстите мне, молодой человек! Мне почти восемьдесят. Хотел бы я быть в эпицентре эмигрантской жизни, однако, боюсь, это время осталось в далеком прошлом. И все же чертовски приятно, что Вы такого обо мне мнения! Гран мерси!

– Вы же умный человек, господин Елисеев. У Вас наверняка есть соображения, кто из ваших знакомых участвует в сопротивлении…