Три столетия реформ и революций в России

Правда, по указанию императора в 1818 г. был создан секретный комитет под председательством министра финансов Д.А. Гурьева для разработки плана крестьянской реформы в России. Автор первого проекта адмирал Н.С. Мордвинов находил возможным выкуп личной свободы крестьян и только. По проекту генерала А.А. Аракчеева, правительство покупает постепенно крестьян с землею у помещиков, а затем выпускает на волю с землею по две десятины на душу. Позднее другой министр финансов Е.Ф. Канкрин предлагал неспешно выкупать крестьянскую землю у помещиков в течение 60 лет. Д.А. Гурьев в 1824 г., уже будучи в отставке, по указанию императора подготовил проект реформы, предусматривающий переход государственных крестьян от общинной формы землепользования к потомственно-семейной (частной).

Названные реальные действия власти и разрабатываемые ею втайне проекты свидетельствуют о понимании властью важности и потенциальной опасности назревающего кризиса, о поисках властью выхода из кризиса. К более решительным действиям оказались не готовы ни царь, ни дворянство, ни народ, тем более что и самый кризис еще не обрел катастрофических масштабов. Все названные (и неназванные) планы крестьянской реформы были использованы спустя почти полвека при проведении Великих реформ племянником Александра I.

Император и противники реформ

После Отечественной войны 1812 г. не только внутренняя, но и внешняя политика Александра I приобрела явно консервативно-охранительный характер. Это произошло отчасти из-за сильного давления на императора. У Александра I, как и у всякого реформатора, были противники в правящем слое и даже среди его близкого окружения. Это его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна, писатель Н.М. Карамзин.

Карамзин, ставший одним из идеологов охранительного консерватизма, в представленной царю в 1811 г. «Записке о древней и новой России» осуждает преобразования Петра I, захотевшего «сделать Россию Голландией», т. е. отказаться от традиции. По мнению историка, именно «дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости». «Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительнее менее нового, а новому добру как-то не верится, – рассуждает историк. – Перемены сделанные не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждой, ибо к древним государственным зданиям прикасаться опасно». Что же до современности, прямо писал Карамзин, «одна из главных причин неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя его любовь к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи и коих благотворность остается доселе сомнительной», хотя «все намерения Александровы клонятся к общему благу».

Автор монографии о М.М. Сперанском С.А. Чибиряев считает, что Н.М. Карамзин «одним из первых заронил у Александра I сомнение в целесообразности преобразований». Едва ли такова роль Карамзина, хотя и известно, что император был недоволен его «Запискою». Представляется, что сам Александр Павлович был по духу своему ближе к Карамзину, чем к своему сподвижнику Сперанскому, который писал иначе: «Сколько бедствий, сколько крови можно было бы сберечь, если бы правители держав, точнее наблюдая движение общественного духа, сообразовывались ему в началах политических систем и не народ приспособляли бы к правлению, но правление к состоянию народа». Царь чувствовал, что планы коренных реформ уже своевременны, но еще опасны, и прежде всего – лично для него.

При этом Александр Павлович, конечно, имел в виду опыт французской революции. Он не мог не знать статью Н.М. Карамзина, опубликованную в 1802 г. в «Вестнике Европы», в которой русский путешественник писал: «Революция объяснила идеи: мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих; что власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства; что разбивая сию благодетельную эгиду, народ делается жертвою ужасных бедствий, которые несравненно злее всех обыкновенных злоупотреблений власти; что самое турецкое правление лучше анархии, которая всегда бывает следствием государственных потрясений; что все смелые теории ума, который из кабинета хочет предписывать новые законы нравственному и политическому миру, должны остаться в книгах вместе с другими, более или менее любопытными произведениями остроумия; что учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума; что одно время и благая воля законных правительств должны исправить несовершенства гражданских обществ; и что с сею доверенностью к действию времени и к мудрости властей должны мы, частные люди, жить спокойно, повиноваться охотно и делать все возможное добро вокруг себя. То есть Французская революция, грозившая ниспровергнуть все правительства, утвердила их», – делал вывод, быть может, слишком решительный, Н.М. Карамзин.