Три столетия реформ и революций в России

В сфере образования ситуация даже ухудшилась. В 1850 г. в университетах было запрещено преподавать философию, ибо, по словам министра народного просвещения П.А. Ширинского-Шахматова, «польза философии не доказана, а вред от нее возможен». Точности ради оговорим, что такой решительный поворот к обскурантизму произошел после волны европейских революций 1848 г. и после ухода с поста министра С.С. Уварова. А также после того, как Николай Павлович окончательно отбросил преобразовательные идеи, а они у него были, как у всех Романовых.

Важной государственно-административной реформой стало издание в 1833 г. Свода законов Российской империи в 15 томах, свода военных постановлений в 12 томах, кодексов местного законодательства. Но все же Николай Павлович оказался не в состоянии выйти за границы феодальной системы, он полагал надежным средством поправления дел усиление концентрации верховной власти. Царь работал каждодневно по 18 часов, вникая во все, даже самые мелкие дела огромной империи, потому что не доверял чиновникам. Не доверял он и дворянству, об этом, в частности, свидетельствуют указы 1831 и 1837 гг., согласно которым дворянство из руководящей силы в делах губернского правления стало вспомогательным орудием центральной власти.

Для России, как и для всякой другой страны «второго эшелона» капиталистического развития, был важен внешний фактор – Запад в форме примера, образца, в виде влияния, как цель развития. Большую степень вестернизации русского общества и значения примера Запада признавали все. Славянофил И.В. Киреевский иронизировал: «Желать теперь нам остается только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как оно заключается в нашей Церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы немец, поверивши ему, изучил нашу Церковь поглубже… Тогда, без сомнения, мы поверили бы Французу и Немцу и сами узнали бы то, что имеем».

Отражением кризисного состояния России стало в значительной мере творчество П.Я. Чаадаева. Первое из его знаменитых «философических писем» писалось в момент наивысшего могущества николаевской России, когда высоко поднялась волна русского патриотизма благодаря победам в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг. и стала очевидной роль России как оплота христианства. Удивительно ли, что такие определения Чаадаева, как «бесцветное», «мрачное», «дикое» существование, отсутствие «внутреннего развития» и «естественного прогресса», виделись вызывающим оскорблением и читатели уже не вдумывались в горькие истины: «Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед, но в косвенном направлении, т. е. по линии, не приводящей к цели», и, даже вернувшись из Европы, «мы принесли с собой одни только дурные понятия и гибельные заблуждения, последствием которых была катастрофа, откинувшая нас назад на полвека». Нельзя не заметить, что Чаадаев даже не подозревает о существовании своего современника преподобного Серафима Саровского, чья духовная деятельность поистине была источником света и надежды.

В то же время даже это рассуждение показывает, что «басманный философ» вовсе не был революционером, скорее, наоборот. В 1835 г. в письме к А.И. Тургеневу он пишет: «В нас есть, на мой взгляд, изумительная странность. Мы сваливаем всю вину на правительство. Правительство делает свое дело, только и всего; давайте делать свое, исправимся. Странное заблуждение считать безграничную свободу необходимым условием для развития умов. Взгляните на Восток! Разве это не классическая страна деспотизма. И что же? Как раз оттуда пришел миру всяческий свет». Только ли здесь ирония, только ли расчет на цензуру?

Но возмущение власти и части общества опубликованным письмом Чаадаева было чрезвычайно велико. Мало того что о нем «все» говорили. Студенты Московского университета явились к попечителю графу С.Г. Строганову и заявили, что готовы с оружием в руках вступиться за «оскорбленную Россию». До дуэли, к счастью для молодых людей, дело не дошло.

Царя, видимо, напугали и возмутили не столько идеи Чаадаева, сколько сама возможность их появления. Г.Г. Шпет, говоря об этом времени, утверждал: «Наш общественный и государственный порядок всегда был основан на невежестве. Создавалась традиция невежества». Уточним – такая традиция сознательно создавалась сверху. Показательно, что брат царя, великий князь Михаил Павлович, по получении чина полковника забил гвоздями свой книжный шкаф – жест не столько дикий, сколько символический. Поэтому власть не считала нужным вступать в полемику с инакомыслящими, предпочитая их запрещать, ссылать или – объявлять сумасшедшим, как это случилось с П.Я. Чаадаевым.