Три столетия реформ и революций в России

В то время в обществе с легкой руки московского профессора М.П. Погодина по рукам стали ходить записки как критического содержания, так и предлагающие те или иные преобразования в жизни России. Иные были подписаны, иные нет, но записки читались, обсуждались, переписывались. И постепенно менялись взгляды людей.

Многие записки посылались авторами в Зимний дворец, некоторые препровождались к государю III Отделением. Александр Николаевич внимательно читал все.

«Дайте полякам конституцию!.. Простите наших политических преступников, которые возвратятся тихими агнцами и провозвестниками порядка и спокойствия. Объявите твердое намерение освободить постепенно крестьян… Облегчите цензуру…» – писал М.П. Погодин царю 3 января 1856 года. В записке К.С. Аксакова, осуждавшего петровскую вестернизацию Руси, напротив, предлагалось восстановление «древнего отношения государства и земли»: уничтожение крепостничества и созыв всесословного совещательного Земского собора, «народу – сила мнения, государству – сила власти». Курляндский губернатор П.А. Валуев подверг критике правительственную систему: «Взгляните на годовые отчеты – везде сделано все возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется должный порядок. Взгляните на дело – и редко где окажется прочная, плодотворная польза. Сверху – блеск, внизу – гниль».

В записке К.Д. Кавелина, бывшего профессором университета и помещиком Самарской губернии, предлагалось разрешение крестьянского вопроса путем выкупа за землю при свободном (без платы) личном освобождении. Ю.Ф. Самарин ратовал прежде всего за ограничение помещичьего произвола над крестьянами и наделение их землею при обязательном вознаграждении помещиков.

Эти резкие, но откровенные мнения, понимал Александр Николаевич, порождены не честолюбием или самомнением, а сильной болью за страну и народ. Он не мог не прислушаться к этим голосам, хотя не разделял иных выводов и предложений. Из нескольких десятков записок большинство посвящались главной, стержневой проблеме – крестьянской. Но император не решался остановиться ни на одном из доходивших до него предложений. Он не хотел начинать серьезные преобразования, не получив соответствующего заявления со стороны самого дворянства, и потому выжидал. А дворянство молчало. Надо было, однако, на что-то решаться…

Вскоре по заключении Парижского мира царь отправился в Москву. Старая русская столица не просто считалась «сердцем России», там действительно формировались многие мнения и взгляды русского дворянства.

30 марта государь в Кремле принял представителей дворянства Московской губернии. Накануне генерал-губернатор Москвы граф А.А. Закревский просил государя рассеять смущающие слухи о скором уничтожении крепостного права, которые тревожат дворянство. И государь обещал, но сказал вовсе не то, на что рассчитывал граф Арсений Андреевич.

Обратившись к дворянам с речью, Александр Николаевич сказал то, что продумал и прочувствовал за последние месяцы: «Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам. Это несправедливо. И вы можете сказать это всем направо и налево. Но чувство враждебное между крестьянами и их помещиками, к несчастию, существует, и от этого было уже несколько случаев неповиновения к помещикам. Я говорил то же самое предводителям, бывшим у меня в Петербурге. Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого. Мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною. Следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу».

Сказать, что слушатели царя были ошеломлены его словами, мало. Они были поражены будто ударом грома. Одни пришли в ужас, другие в негодование, третьи впали в растерянность. До сего дня самая мысль об освобождении крестьян считалась тайною. И тайною страшною: боялись преждевременного открытия ее миллионам крепостных людей, что могло повлечь за собой бунты и кровопролитие.

Дворяне смотрели во все глаза и затаили дыхание. Может быть, молодой государь только размышляет вслух, ведь еще недавно он считался верным защитником дворянских интересов, резко осудил введение «инвентарей» в западных губерниях как меру, стеснительную для помещиков; может быть, он, подобно своему покойному отцу, признает сейчас, что «хорошо бы, да не время»… Но Александр Николаевич так же твердо и ясно закончил свою речь: «Прошу вас, господа, обдумать, как бы привести все это в исполнение. Передайте слова мои дворянам для соображения».

Московская новость пронеслась по Петербургу с быстротою необыкновенною, хотя все передавали ее друг другу шепотом. Большинство впало в отчаяние, заговорили о грядущих революции и конституции, а для меньшинства речь царя стала светлым лучом надежды.

Недавно назначенный товарищем (заместителем) министра внутренних дел А.И. Левшин осторожно спросил своего министра С.С. Ланского, читал ли он речь московскую и что об ней думает. «Читал. И весьма сожалею, что речь эта была сказана», – ответил Ланской.