Три судьбы

Мари увидела меня наконец, и морщинка, прорезавшая ее лоб, тут же исчезла, она улыбнулась. Я был на седьмом небе от счастья! Значит, ничего не кончилось вместе с этой ночью. Если она сейчас поцелует меня, ну не поцелует, а хотя бы чмокнет в щеку, то, значит, я могу надеяться… Мари легко побежала мне навстречу. Расстояние между нами сокращалось. Десять метров, восемь, пять… И вот, когда я собирался сказать ей, что… Нет, нет. В какой-то момент я достал из кармана злосчастную книжку, но неожиданно выронил из рук. Я резко остановился и нагнулся, чтобы поднять ее. А когда поднял, посмотрел сразу же на Мари. Ее глаза вдруг… Я видел только ее глаза. Мне было важно, что там: сожаление о том, что между нами было, или, наоборот, радость. Я знал, что только в глазах найду ответ. Слова – это ерунда. Она посмотрит – и я сразу все пойму.

Но я не успел понять. Мари как подкошенная рухнула к моим ногам лицом вниз. Конечно, я тут же сделал движение ей навстречу, пытаясь удержать ее, что ли… Даже какая-то смешная мысль мелькнула о том, как неловки бывают самые красивые девушки. И вот она на земле, я над ней и еще какое-то мгновение, пока моя рука тянется к ней, пребываю в полной уверенности, что сейчас она начнет подниматься, и еще думаю, как мне себя вести – обратить все в шутку или пожалеть бедняжку. Мысль эта еще движется, рука уже касается Мари, но всякое отсутствие движения с ее стороны замораживает и ход моих мыслей, и вообще движение жизни вокруг. Между нами повисает невозможность. Я переворачиваю Мари, ее тело отяжелело, она совсем не помогает мне… Челка отлетает назад, и первое, что я вижу, – рану на ее высоком лбу. Большую дыру над левой бровью. Смотрю как завороженный, перевожу взгляд на ее грудь, на живот – никакого движения, она не дышит. Обреченно беру за руку, пытаясь прослушать пульс, и постепенно понимаю, что передо мной не сама Мари, передо мной только ее мертвое тело…

27 апреля. (Страницы не перечеркнуты.)

Теперь, в свете ее смерти, все изменилось. К чему что-то скрывать, к чему лукавить перед самим собой? Все было так и не так. Нужна точность, сейчас, как никогда, мне нужна точность. Честность – до мелочей.

Первое: всю жизнь меня угнетал мой рост. Второе: жизнь моя была скучной и неинтересной. (Правда, сейчас я не вижу в этом ничего особенно страшного. Лучше бы была скучная…) Третье: я позавидовал Севке и захотел стать суперменом.

Стать суперменом самостоятельно представлялось мне нереальным, поэтому я решил связаться с теми достаточно темными и опасными силами, которые меня им сделают. В результате чего сразу же вляпался по уши в страшную историю.

Теперь факты: бар назывался «Молли паб». Я приехал туда ровно к семи тридцати. (Проверил сейчас по программе: через несколько минут после того, как я вошел, начался футбольный матч.) Дальше: девушки появились в половине девятого. Из бара мы вышли после одиннадцати, но когда точно – не помню. Пробую вспомнить, о чем мы с ними говорили, – ничего не получается. Мари что-то рассказывала о каком-то попугае. Но при этом столько смеялась, что в памяти остался лишь ее смех: низкий, хрипловатый, заразительный. Когда мы вышли из бара и девушки заспорили, это выглядело приблизительно так:

Настя:

– Какого черта?! Неужели ты мне не веришь?

Мари:

– Верю, малыш, успокойся.

Настя:

– Тогда я не понимаю…

Мари:

– Случится лишь то, что должно случиться.

Настя:

– Тебе нельзя…

Мари:

– А тебе?

Я:

– Вы про что? – спросил я.

Мари:

– Да так, Настя у нас в ясновидение ударилась, – смотрит на Настю, та опускает глаза.

И что, скажите, можно было вынести из такого разговора?

Мари лежала передо мной, и я не мог оторвать взгляд от ее лица. У меня на руках лежала мертвая женщина. Я никогда не видел мертвых. У меня даже самые дальние родственники либо умерли до моего рождения, либо до сих пор все были живы-здоровы. Не знаю, сколько прошло времени – минута или полчаса, пока звук внешнего мира снова включился в моем мозгу и я стал воспринимать окружающее. Девочка с большим розовым бантом пыталась заглянуть мне через плечо, а мама, невысокая блондинка с прыщавым лицом, отчаянно тянула ее за руку. Старуха с большой черной собакой стояла поодаль и, подперев голову рукой, качала головой и ахала. Мальчики играли в футбол и не повернулись в нашу сторону.

Я замахал руками старухе, закричал, чтобы вызвала «скорую» и милицию. Она закивала мне часто и скрылась в подъезде. Я чувствовал легкую дурноту и полный абсурд происходящего. Сколько мне еще здесь сидеть?

Через некоторое время из дверей общаги вышел Григорий и, пошатываясь, направился в мою сторону. Я окликнул его слабым голосом:

– Женщину убили, срочно вызови милицию с вахты. – Я даже не представлял, что язык может так плохо слушаться, а зубы могут так отчаянно сопротивляться, когда пытаешься их разжать.

Через двадцать минут приехала милицейская машина. Они подняли меня. Сам я встать уже не мог. Ноги затекли.