Три судьбы

Чувствовать себя карасем, отпущенным, чтоб подрос и раздобрел, было неприятно. Гест гнал от себя эти мысли: он же честно платит Якуту оговоренную долю, так что, наверное, все-таки не поросенок, которого откармливают на заклание, а… ну, к примеру, банковский вклад. Можно – раз, и потратить, а можно – всю жизнь проценты получать. И всякие там изъявления признательности тут вовсе лишние.

Он ведь сам не ждет от Дима благодарности. Когда тот решил, что дело его жизни – построить собственный Центр красоты, Гест же нашел требуемый капитал. И не в долг – за долю в прибыли. Дим почему-то хотел, чтобы именно в долг (тоже самостоятельный), но Гест настоял. Мягко, без нажима, настоял. Мол, долги любую дружбу поломать могут, а так вроде совместное предприятие получается. И ведь не поломалась их с Димом дружба, значит, прав был Гест. Он даже в совет директоров «Гест-инвеста» лучшего друга ввел. Потому что нужен же рядом хоть кто-то, кому ты действительно можешь доверять.

И он сам, если вдуматься, не просто тупой банковский вклад – умная долгосрочная инвестиция.

«Инвестор» давал о себе знать нечасто, два-три, много четыре раза в год. Вежливо осведомлялся «как жизнь?» и суховато распоряжался: подъезжай, дело есть. Гест бросал все, чем был занят, и приезжал – пару раз пришлось лететь через пол-Европы. Но – как откажешься? Дела были пустяковые – те же, что и раньше: то «консультации», а то и просто необходимость поприсутствовать в качестве «эксперта», делая важное лицо и надувая щеки. Два-три раза Якут вытаскивал его в баньку. Это уж и вовсе бог весть зачем – разве что из ностальгии. Валентин терпел и даже изображал – очень сдержанно – удовольствие и благодарность.

Вызвать не то что гнев, хотя бы просто неудовольствие Якута было страшно. «И это, – ободрял себя Гест, – вовсе не трусость». Человек, живущий в горах, не станет орать «эге-гей» под набрякшим снежной шапкой склоном: лавине плевать, что у тебя тут домик, хозяйство, семья и что ты вообще ничего дурного не хотел, потревожил – сам дурак.

Да и обязан он Якуту был, как ни крути, изрядно. Это Леля могла ахать и восхищаться, называя Геста созидателем и волшебником, способным на пустом месте выстроить не то что дворец – город! Сам он никогда себя не обманывал: много ли он настроил бы без Якута где-то там, за спиной? Сараюшечки не сложил бы, а и сложил бы – недолго простояла бы. «Библиотеку» сожгли бы в первый же год. Или данью обложили непомерной, так что легче в петлю. Приходилось Гесту не раз видеть таких… самостоятельных. Типа я все сам, с нуля, вот этими руками и этой головой. И где они все нынче? Головы свои в Ладоге ищут?

Так что нечастые вызовы на консультации и даже утомительные банные развлечения можно было считать не особенно обременительной платой за спокойную жизнь.

Когда несколько лет назад Якут вызвал его в Коломну, Гест не сомневался, что речь пойдет об очередной консультации. Но Якут, непривычно тяжело плюхнувшись на пассажирское сиденье, распорядился:

– В Гатчину надо съездить, там скажу, куда именно.

«Должно быть, переговоры опять какие-то, где нужно изображать из себя крутого эксперта», – подумал Гест. Ничего особенного. Правда, обычно их возил Ронсон или еще кто-нибудь из Якутовских бойцов, сажать за руль «эксперта» – это как-то несолидно. Странно. Второй странностью были очки Якута – здоровенные, в пол-лица, непроницаемо темные. При том, что глухие облака третий день не пропускали вниз ни единого солнечного лучика – вроде и белый день на дворе, а где там солнце, бог весть. Народ привычно пошучивал: такое вот оно, питерское лето. Очки Якут не снял даже в машине. На наблюдательности его глухие «заслонки», однако, не сказались, недоумение Геста, хоть и скрываемое, он заметил, конечно. Буркнул:

– Чего косишься? Спросить – страшно, что ли? Не дрейфь, все пучком. Не могу я сейчас за руль, глаза болят.

«Ну да, ну да», – скептически подумал Гест. И в машину влез, как будто старец столетний, пораженный множественным артритом. Или что там старческие суставы поражает? Двигаться Якуту было если и не больно, то, как минимум, неловко. Но спрашивать Гест и впрямь боялся. Не его это дело, что там у Якута с глазами. И с глазами ли. А вот почему он Геста за руль посадил…

– Что, Ронсон из доверия вышел? – Шутка получилась неловкая, но жалеть было поздно.

Якут только плечом дернул:

– Ронсон… не может. Да не дергайся ты, оклемается, ничего страшного. А другим я не верю. Езжай давай уже.

У Якута «глаза болят» – скорее всего, не в глазах дело. «Больше похоже на сотрясение мозга», – думал Гест, параллельно прикидывая варианты дороги. На Пушкин нацеливаться или на Красное Село? Первый вариант был короче, но пока за окружную выедешь, все «короче» на нет сойдет. Где сейчас пробки плотнее? Поехал через Автово, оказалось, не прогадал. И двигается Якут с трудом, продолжал размышлять, дрался он, что ли? И Ронсон, видите ли, «не может» его отвезти. Напали на них? Покушение? Нет, вряд ли, тогда стреляли бы или взрывали. Бунт на корабле?

После Красного Села Якут неожиданно нарушил молчание: