Три товарища

Прислонившись головой к стойке, я задумался и попытался представить себе, что теперь делает Пат. Мысленно я видел холл санатория, пылающий камин и Пат за столиком у окна. С ней Хельга Гутман, еще какие-то люди. Все это было страшно давно... Иногда мне казалось: вот проснусь в одно прекрасное утро, и вдруг окажется, что все прошло, позабыто, исчезло. И ничего прочного — даже воспоминаний.

Зазвенел колокольчик. Девицы всполошились, как куры, и побежали в бильярдную. Там стояла Роза с колокольчиком в руке. Она, помахав, и меня поманила к себе. Я подошел. Под небольшой елкой на бильярдном столе были расставлены тарелки, прикрытые шелковистой бумагой. На каждой тарелке лежали карточки с именем и свертки с подарками, которые девушки делали друг другу. Ни одна из них не была забыта. Все это организовала Роза. Подарки ей передавали заранее в упакованном виде, а она разложила их по тарелкам.

— Что же ты не берешь свою тарелку? — спросила меня Роза.

— Какую тарелку?

— Да ведь и для тебя есть подарок.

И в самом деле: на бумажке изящным круглым почерком и даже в два цвета — красный и черный — было выведено мое имя. Яблоки, орехи, апельсины, от Розы — связанный ею свитер, от хозяйки — ядовито-зеленый галстук, от Кики — розовые носки из синтетики, от красотки Валли — кожаный ремень, от кельнера Алоиса — полбутылки рома, от Марион, Лины и Мими общий подарок — полдюжины носовых платков и от хозяина кафе — две бутылки коньяка.

— Братцы, — сказал я, — братцы мои, вот уж не ожидал.

— Сюрприз? — воскликнула Роза.

— Еще какой!

Я стоял среди них смущенный и, черт бы меня побрал, растроганный до глубины души.

— Братцы, — сказал я, — знаете, когда я в последний раз в своей жизни получал подарки? Не могу даже вспомнить. Наверное, еще до войны. Но ведь у меня-то для вас ничего нет.

Последовал взрыв восторга из-за того, что им так блестяще удалась затея.

— Это за то, что ты нам всегда играешь на пианино, — сказала Лина и покраснела.

— Вот-вот, — подхватила Роза. — Может, и сейчас сыграешь? Это и будет твой подарок.

— Сыграю, — сказал я. — Все, что захотите.

— Что-нибудь из времен нашей молодости, — попросила Марион.

— Нет, что-нибудь веселое! — запротестовал Кики.

Его голос потонул в общем гаме — как гомика его вообще не принимали всерьез. Я сел за пианино и начал играть. Все запели:

С юных лет, с юных лет,
Песенка, ты со мной.

Эх, того уже нет,
Что дарило покой.

Хозяйка выключила электрический свет. Теперь горели только неяркие свечи на елке. Тихо булькало пиво из бочки, словно далекий родник в лесу, а плоскостопый Алоис сновал по залу, как черный Пан. Я заиграл второй куплет. Девушки облепили пианино с горящими глазами и самыми добродетельными лицами. Но что это? Кто там рыдает? Ба, да это же Кики, люкенвальдский пижон Кики.

Тихо отворилась дверь из большого зала, и под мелодичный напев гуськом вошел хор во главе с Григоляйтом, курившим черную бразильскую сигару. Певцы встали позади девиц.

Когда я простился —
Мир был полон, ура!
А потом возвратился —
Ни кола ни двора.

Тихо отзвучал смешанный хор.

— Как это прекрасно, — сказала Лина.

Роза зажгла бенгальские огни. Они с шипением разбрызгивали искры.

— Ну хорошо, а теперь что-нибудь веселое! — крикнула она. — Надо же развеселить Кики.

— И меня тоже, — заявил Стефан Григоляйт.

В одиннадцать часов пришли Кестер и Ленц. Мы сели с Георгием за столик у стойки. Он был бледен, и ему дали несколько ломтиков подсушенного хлеба, чтобы он успокоил живот. Ленц вскоре растворился в шумной компании скотопромышленников. Через четверть часа он выплыл у стойки вместе с Григоляйтом. Скрестив руки, они пили на брудершафт.

— Стефан! — воскликнул Григоляйт.

— Готфрид! — ответил Ленц, и оба выпили по рюмке коньяку.

— Готфрид, завтра я пришлю тебе пакет с кровяной и ливерной колбасой. Годится?

— Еще как годится! — Ленц хлопнул его по спине. — Мой старый добрый Стефан!

Стефан сиял.

— Ты так хорошо смеешься, — восхищенно сказал он, — вот за это люблю. А я чаще грущу, это мой недостаток.

— И мой тоже, — сказал Ленц, — оттого-то я и смеюсь. Иди сюда, Робби, выпьем за нескончаемый мировой смех!

Я подошел к ним.

— А что с этим малым? — спросил Стефан, показывая на Георгия. — Он, похоже, тоже грустит.

— Его легко осчастливить, — сказал я. — Ему бы подошла любая работа.

— Хитрый фокус в наши-то дни, — сказал Григоляйт.

— Любая, — повторил я.

— Теперь все соглашаются на любую работу. — Стефан несколько протрезвел.

— Ему бы семьдесят пять марок в месяц.

— Чушь. Этих денег ему не хватит.

— Хватит, — сказал Ленц.