Три товарища

Антонио ушел. Я уставился в окно. Рита умерла. Но я сидел и думал только об одном: не Пат, не Пат.

Сквозь застекленную дверь я увидел в коридоре скрипача. И не успел я подняться, как он уже был около моего стола. Выглядел он ужасно.

— Вы курите? — спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

Он расхохотался.

— Конечно! Почему бы нет! Теперь-то? Теперь уж все равно.

Я пожал плечами.

— Вам-то небось любо глядеть на наши корчи? — спросил он с издевкой. — Да еще кроить добродетельную физиономию.

— Вы сошли с ума, — сказал я.

— Сошел с ума? Как бы не так! Но я попал впросак. — Он навалился на стол, дыша мне в лицо коньячным перегаром. — Впросак. Это они меня провели. Эти свиньи. Все свиньи, все. И вы тоже свинья с вашей постной рожей.

— Если бы вы не были больны, я бы выбросил вас в окно, — сказал я.

— Болен? Кто болен? — зашипел он. — Я здоров! Почти здоров! Я только что был у врачей! Редкий случай полной остановки процесса! Ну не фокус, а?

— Ну и радуйтесь, — сказал я. — Теперь уедете отсюда и забудете здешние горести.

— Вы так думаете? — возразил он. — Какой, однако, практический у вас умишко! Здоровье всех делает дураками! Сохрани же Господь вашу сдобную душу! — Он, пошатываясь, отошел, но тут же снова вернулся. — Пойдемте со мной! Не бросайте меня, давайте выпьем. Я плачу за все. Я не могу быть один.

— Мне некогда, — сказал я. — Поищите себе кого-нибудь другого.

* * *

Я снова поднялся к Пат. Она лежала, тяжело дыша, опираясь на многочисленные подушки.

— Ты не пойдешь кататься на лыжах? — спросила она.

Я покачал головой.

— Снег слишком плохой. Всюду тает.

— Ну так, может, поиграешь с Антонио в шахматы?

— Нет, — сказал я. — Я хочу побыть здесь, с тобой.

— Бедный Робби! — Она попытались приподняться. — Ты хоть принеси себе чего-нибудь выпить.

— Это я могу.

Я сходил к себе в комнату и принес бутылку коньяка и стакан.

— А ты не выпьешь немного? — спросил я. — Ты ведь знаешь, тебе можно немного.

Она отпила небольшой глоток, потом, помедлив, еще один. И вернула стакан мне. Я наполнил его до краев и выпил.

— Ты не должен пить из того же стакана, что я, — сказала Пат.

— Ну вот еще новости! — Я снова наполнил стакан и выпил.

Она покачала головой:

— Не делай этого, Робби. И не целуй меня больше. И не проводи так много времени у меня. Ты можешь заболеть.

— Я буду тебя целовать, и пусть все катится к черту, — сказал я.

— Нет, этого больше нельзя. И нельзя тебе больше спать в моей постели.

— Хорошо, тогда ты спи в моей.

Она покачала одним подбородком.

— Перестань, Робби. Ты должен жить долго-долго. Я хочу, чтобы ты был здоров и чтобы у тебя были дети, жена.

— Не хочу я никаких детей. И никакой жены, кроме тебя. Ты и ребенок мой, и моя жена.

Некоторое время она лежала молча. А потом сказала:

— Знаешь, Робби, я бы хотела иметь от тебя ребенка. Раньше я никогда этого не хотела. Даже мысли такой не допускала. А теперь я часто думаю об этом. Как это прекрасно, когда от человека что-нибудь остается. Ты бы тогда смотрел на ребенка и вспоминал обо мне. И я бы продолжала жить в вас.

— У нас еще будет ребенок, — сказал я. — Когда ты выздоровеешь. Я бы очень хотел иметь от тебя ребенка, Пат. Но пусть это будет девочка, которую тоже будут звать Пат.

Она взяла из моих рук стакан и отпила немного.

— А может, это и к лучшему, милый, что у нас нет ребенка. Не надо тебе ничего брать с собой из нашего прошлого. Ты должен забыть меня. И иногда вспоминать о том, как нам было прекрасно вдвоем. И ничего больше. Все равно нам не понять того, что уходит. Не надо только печалиться.

— Меня печалит, когда ты так говоришь.

Она словно изучала меня глазами.

— Знаешь, когда лежишь так целый день, то успеваешь о многом подумать. И невероятно странными начинают казаться многие обычные вещи. Вот хоть и то, что не умещается сейчас у меня в голове. Что двое могут так любить друг друга, как мы, и все-таки это не спасает от смерти.

— Не говори так, — сказал я. — И потом всегда кто-нибудь умирает первым. Так всегда бывает в жизни. Но нам с тобой до этого еще далеко.

— Нужно умирать, когда ты один. Или когда живешь с человеком, которого ненавидишь. Но не тогда, когда любишь.

Я заставил себя улыбнуться.

— И то правда, Пат, — сказал я и сжал ее горячие руки, — если бы мир был нашим с тобой творением, мы бы устроили его получше.

Она кивнула:

— Да, милый. Мы бы такого не допустили. Знать бы только, что будет потом. Ты веришь, что этим все не кончается, что есть и «потом»?

— Да, — ответил я. — Все сделано так плохо, что конца быть не может.

Она улыбнулась:

— Тоже довод. Но они-то сделаны неплохо, как по-твоему? — Она показала на корзину желтых роз, стоявшую у ее кровати.

— В том-то все и дело, — сказал я. — Отдельные детали чудесны, но все в целом не имеет смысла. Точно мир создавал безумец, который, поразившись бесконечному разнообразию созданного, не придумал ничего лучше, как все опять уничтожить.

— Чтобы все создавать сначала, — сказала Пат.

— В этом я тоже не вижу смысла, — возразил я. — Лучше от этого не стало.