Три товарища

Воздух становился спертым, тяжелым. Пат закашлялась. Я заметил, с каким испугом она при этом взглянула на меня, и сделал вид, что ничего не слышу. Старуха, увешанная бриллиантами, сидела тихо, погрузившись в себя. Время от времени вдруг раздавался ее визгливый смех и так же неожиданно смолкал. Скелет бранился с фертом. Русский курил сигарету за сигаретой. Скрипач давал ему прикурить. Какая-то девушка вдруг судорожно закашлялась, поднесла ко рту носовой платок, заглянула в него и побледнела.

Я оглядел зал. Тут вот столики спортсменов, тут — здоровяков, местных жителей, вот сидят французы, а вот англичане, а вот голландцы с их протяжной речью, напоминающей о лугах и море, а между ними всеми маленький островок болезни и смерти, объятый лихорадкой, прекрасный и обреченный. Луга и море — что-то это напоминало. Я посмотрел на Пат. Луга и море — пена, песок и купание. О, этот изящный лоб, как я его люблю! Как я люблю эти руки! Как я люблю эту жизнь, которую можно только любить, но нельзя спасти.

Я встал и вышел на улицу. Мне стало душно от столпотворения и собственного бессилия. Я медленно пошел по дороге. За домами властвовал ветер, обжигавший морозом кожу, стужа пронизывала до костей. Сжав кулаки, я долго и неотрывно смотрел на суровые белые горы, а во мне клокотали отчаяние, ярость и боль.

Внизу по дороге, звеня бубенцами, проехали сани. Я повернул обратно. Навстречу мне шла Пат.

— Где ты был?

— Прошелся немного.

— У тебя плохое настроение?

— Вовсе нет.

— Милый, развеселись! Сегодня ты должен быть веселым! Ради меня! Кто знает, когда я снова смогу пойти на бал.

— Сможешь! И не раз!

Она прильнула головой к моему плечу.

— Раз ты так говоришь, то так и будет. А теперь давай танцевать. Ведь мы танцуем с тобой впервые.

Мы танцевали, и теплый, мягкий свет вел себя милосердно, незаметно стирая тени, которые наступившая ночь рисовала на лицах.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо, Робби.

— Как ты красива, Пат.

Ее глаза сияли.

— Как хорошо, что ты это мне говоришь.

Я почувствовал на своей щеке ее теплые сухие губы.

Было уже поздно, когда мы вернулись в санаторий.

— Вы только посмотрите, как он выглядит? — хохотнул скрипач, исподтишка показывая на русского.

— Вы выглядите точно так же, — сердито буркнул я.

Он ошалело посмотрел на меня.

— Вот что значит — здоровье так и прет! — ядовито прошипел он.

Я пожал русскому руку. Еще раз кивнув мне на прощание, он с бережной нежностью повел молодую испанку вверх по лестнице. Широкая согбенная спина и рядом узенькие плечики девушки — в тусклом свете ночников казалось, что они поднимают на себе всю тяжесть мира. Дама-скелет тащила за собой по коридору хныкающего компаньона. Антонио пожелал нам спокойной ночи. Было что-то таинственное в этом почти неслышном прощании шепотом.

Пат снимала через голову платье. Нагнувшись, она пыталась стащить его с плеч. Парча не поддавалась и треснула. Сняв платье, Пат стала разглядывать разрыв.

— Наверное, уже было надорвано, — сказал я.

— Пустяки, — сказала Пат, — вряд ли оно мне еще понадобится.

Она медленно сложила платье и не стала вешать его в шкаф. Она положила его в чемодан. Внезапно лицо ее стало совершенно усталым.

— Ты только посмотри, что у меня есть, — поспешно сказал я, вынимая из кармана бутылку шампанского. — Теперь мы устроим наш собственный маленький праздник.

Я достал бокалы и наполнил их. Она опять заулыбалась и выпила.

— За нас с тобой, Пат.

— Да, милый, за нашу прекрасную жизнь.

Как необычно и странно все это было — комната, тишина и наша печаль. Разве не простиралась сразу за дверью жизнь, бесконечная, с лесами, реками, буйным дыханием ветров, цветущая и неугомонная, будто беспокойный март не тряс уже просыпающуюся землю по ту сторону белых гор?

— Ты останешься на ночь со мной, Робби?

— Да, давай ляжем. И будем близки, как только могут быть близкими люди. А бокалы возьмем с собой и будем пить в постели.

Пить. Целовать бронзовую от загара кожу. Ждать. Бодрствовать в тишине. Стеречь дыхание и тихие хрипы в любимой груди.

XXVIII

Погода изменилась, подул фен. В долину ворвалась слякотная, вся в лужах, оттепель. Снег стал рыхлым. С крыш текло. Кривые температурных графиков подскочили. Пат должна была оставаться в постели. Врач приходил по нескольку раз в день. Выражение его лица становилось все озабоченнее.

Как-то днем, когда я обедал, подошел Антонио и подсел ко мне.

— Умерла Рита, — сказал он.

— Рита? Вы хотите сказать — русский?

— Нет, Рита, испанка.

— Этого не может быть, — произнес я, чувствуя, как в жилах у меня стынет кровь. У Риты была не такая тяжелая форма, как у Пат.

— Здесь все может быть, — меланхолическим тоном возразил Антонио. — Умерла. Сегодня утром. Ко всему прочему добавилось воспаление легких.

— Ах, воспаление легких, — сказал я облегченно. — Ну, это дело другое.

— Восемнадцать лет. Ужас. И так тяжело умирала.

— А русский?

— Лучше не спрашивайте. Он не хочет верить, что она умерла. Уверяет, что это летаргический сон. Сидит у ее кровати и никого к ней не подпускает.