Три товарища и другие романы

— Секундочку, — проговорил Морозов. Кларисса как раз подошла к их столику с подносом. Морозов взял рюмку кальвадоса, но, глянув на нее, покачал головой и поставил на место. После чего взял с подноса стакан воды и невозмутимо выплеснул Наварро в лицо. — Это чтобы вы протрезвели, — невозмутимо пояснил он. — И зарубите себе на носу: деньгами не швыряются. А теперь катитесь отсюда, идиот ламанческий…

Наварро ошеломленно утирался. К их столику уже спешили остальные испанцы. Их было четверо. Морозов не спеша поднялся во весь рост. Он был на голову, а то на две выше каждого из испанцев. Равич продолжал сидеть. Он посмотрел на Гомеса.

— Не смешите людей, — посоветовал он. — Вы все, мягко говоря, не трезвы. У вас ни малейшего шанса. Минуты не пройдет, и вы костей не соберете. Даже на трезвую голову у вас все равно шансов никаких.

Он встал, подхватил Наварро под локти, приподнял, повернул и, как болванчика, поставил настолько вплотную к Гомесу, что тому пришлось отступить.

— А теперь оставьте нас в покое. Мы вас не звали, не просили к нам приставать. — Он взял со стола пятифранковую купюру и положил на поднос. — Это вам, Кларисса. Господа хотят вас отблагодарить.

— Первый раз хоть что-то на чай от них получаю, — буркнула официантка. — Ну, спасибо.

Гомес что-то скомандовал по-испански. Все пятеро дружно повернулись кругом и отошли к своему столику.

— Жаль, — вздохнул Морозов. — Этих голубчиков я бы с радостью отделал. А нельзя — и все из-за тебя, бродяги беспаспортного. Ты хоть сам-то жалеешь, что не смог отвести душу?

— Не на этих же. Мне с другими поквитаться надо.

Из-за испанского столика до них доносились обрывки гортанной чужеземной речи. Затем прозвучало троекратное «Viva!» [13], звякнули дружно поставленные на стол бокалы, и вся компания чуть ли не строем очистила помещение.

— Такую выпивку и чуть было в эту рожу не выплеснул, — покачал головой Морозов. — Надо же, и вот этакая шваль правит сейчас в Европе. Неужели и мы такими же идиотами были?

— Да, — отозвался Равич.

Еще примерно час они играли молча. Вдруг Морозов вскинул голову.

— Вон Шарль идет, — сообщил он. — Похоже, к тебе.

Равич поднял глаза. Паренек из швейцарской уже подходил к их столику. В руках у него был небольшой сверток.

— Просили вам передать.

— Мне?

Равич осмотрел сверток. Сверток небольшой, в белой шелковистой бумаге, перевязан бечевкой. Адреса на свертке не было.

— Я ни от кого ничего не жду. Это какое-то недоразумение. Кто передал?

— Женщина… ну, то есть дама, — поправился паренек.

— Так женщина или дама? — уточнил Морозов.

— Да вроде как посередке…

— А что, метко, — ухмыльнулся Морозов.

— Тут даже не написано, от кого. Она точно сказала, что это мне?

— Ну, не то чтобы прямо. Не по имени. Для доктора, говорит, который у вас живет. А потом… вы эту даму знаете.

— Это она так сказала?

— Да нет. Но это с ней вы недавно приходили ночью, — выпалил парень.

— Да, Шарль, со мной иногда приходят дамы. Но пора бы тебе знать: тактичность и скромность — первые добродетели служащего гостиницы. Нескромность — это только для кавалеров большого света.

— Да вскрой же ты его наконец! — не утерпел Морозов. — Даже если это не тебе. В нашей многогрешной жизни и не такое случалось вытворять.

Равич усмехнулся и развязал бечевку. В свертке прощупывался какой-то предмет. Оказалось, это деревянная фигурка мадонны, которую он оставил в комнате той женщины, как же ее звали… Мадлен… Мад… Он напряг память… Нет, забыл. Что-то похожее. Он разворошил шелковистую бумагу. Ни письма, ни записки.

— Хорошо, — сказал он пареньку. — Все правильно.

И поставил статуэтку на стол. Среди шахматных фигур она смотрелась странно и как-то неприкаянно.

— Она русская? — спросил Морозов.

— Нет. Хотя мне сначала тоже так показалось.

Равич заметил, что губную помаду с лица мадонны отмыли.

— Что прикажешь мне с этим делать?

— Поставь куда-нибудь. На свете множество вещей, которые можно куда-то приткнуть. И для всех находится место. Только не для людей.

— Того человека, наверно, уже похоронили.

— Это та?

— Ну да.

— Но ты хоть заходил к ней еще раз, проведать, как она и что?

— Нет.

— Странно, — задумчиво проговорил Морозов. — Сперва мы думаем, будто помогаем кому-то, а когда человеку тяжелее всего, перестаем помогать.

— Борис, я не армия спасения. Я видывал в жизни случаи куда хуже этого и даже пальцем не пошевельнул. И почему, кстати, ей должно быть сейчас тяжелей?

— Потому что теперь она оказалась по-настоящему одна. В первые дни тот мужчина хоть как-то, но все еще был с ней рядом, пусть даже мертвый. Но он был здесь, на земле. А теперь он под землей, все, его нет. И это вот, — Морозов указал на фигурку, — никакая не благодарность. Это крик о помощи.

— Я переспал с ней, — признался Равич. — Еще не зная, что у нее стряслось. И хочу про это забыть.