Три товарища и другие романы

— Я тоже так думала. А теперь думаю по-другому. Тоже хочу ухватить все, что еще успею.

Он снова поднял на нее глаза.

— Хорошо, Кэте, — сказал он немного погодя. — Как только пожелаете.

Он встал. Она проводила его до двери. Прислонилась к косяку, тоненькая, хрупкая, какая-то вся почти прозрачная, с шелковисто-пергаментной кожей, которую, казалось, тронь — и она зашуршит. Глаза, очень ясные, стали как будто больше, чем прежде. Она подала ему руку. Ладонь была сухая и горячая.

— Почему вы не сказали мне, что с мной? — легко, как бы между прочим, словно о погоде, спросила она.

Он посмотрел ей прямо в глаза и ничего не ответил.

— Я бы выдержала, — сказала она, и легкая ироничная улыбка, впрочем, без тени укора, скользнула по ее лицу. — Прощайте, Равич.

Человек без желудка умер. Трое суток он стонал, мучался, и даже морфий ему уже почти не помогал. Равич и Вебер знали, что он умрет. Они вполне могли бы избавить его от этих трехдневных мучений. Но не избавили, ибо религия, проповедующая любовь к ближнему, возбраняет сокращать страдания человеческие. И ее в этом строжайше поддерживает закон.

— Родственникам телеграфировали? — спросил Равич.

— У него нет родственников.

— Но друзья, знакомые?

— Никого нет.

— Вообще никого?

— Никого. Приходила консьержка из его подъезда. Он даже писем не получал — только рекламу и медицинские проспекты о вреде алкоголизма, туберкулеза, венерических болезней и тому подобное. Его ни разу никто не навестил. За операцию и месяц пребывания в клинике заплатил вперед. Ну да, переплатил за две недели. Консьержка утверждала, будто он обещал оставить ей все, что имеет, потому что она якобы о нем заботилась. И на этом основании всерьез рассчитывала получить обратно деньги за две недели. Послушать ее, так она была ему как мать родная. Поглядели бы вы на эту мамашу. Уверяла, будто кучу своих денег на него потратила. Якобы даже платила за него за квартиру. Я ей на это сказал: если он здесь все оплатил заранее, не вижу причин, почему он и с квартирой должен был поступить иначе. А вообще лучше ей с этим обратиться в полицию. Тут она меня прокляла.

— Деньги, — вздохнул Равич. — Деньги развивают в человеке изобретательность.

Вебер рассмеялся.

— Надо уведомить полицию. Дальнейшее уже забота властей. Включая похороны.

Равич бросил прощальный взгляд на бедолагу без родни и без желудка. Он лежал, уже бездыханный, но лицо его за последний час переменилось сильнее, чем за все тридцать пять лет жизни. Сквозь судорожную натугу последнего вздоха теперь медленно и непреклонно проступал строгий лик смерти. Все случайное таяло и отпадало, последние следы мучительного умирания сходили на нет, и вместо мелких, заурядных, искаженных страданием черт — отрешенная, безмолвная, вступала в свои права маска вечности. Еще через час только она и останется.

Равич вышел. В коридоре он встретил ночную сестру. Та только что пришла.

— Пациент из двенадцатой умер, — сообщил он ей. — Полчаса назад скончался. Вам сегодня не нужно возле него дежурить. — И, увидев ее лицо, спросил: — Он вам что-то оставил?

Она на миг смешалась.

— Нет. Он был совсем как чужой. А в последние дни вообще почти не разговаривал.

— Да уж, ему было не до разговоров.

В глазах медсестры появилось знакомое рачительно-хозяйственное выражение.

— У него был замечательный туалетный набор. Все из серебра. Для мужчины, пожалуй, даже слишком изящный. Скорее дамская вещица.

— Вы ему об этом говорили?

— Как-то раз, по случаю. В прошлый вторник ночью. Он вроде как поспокойнее был. Но он сказал, мол, серебро и мужчине прекрасно подходит. А щетки вообще замечательные. Таких давно уже не делают. А больше ничего и не сказал.

— Серебро теперь казне отойдет. У него родственников не осталось.

Сестра понятливо кивнула.

— Жаль! Почернеет ведь. А щетки, если не новые и ими не пользоваться, портятся быстро. Их бы сперва вымыть как следует.

— Да, жаль, — заметил Равич. — Уж лучше бы все это досталось вам. Хоть кому-то была бы радость.

Сестра благодарно улыбнулась.

— Не страшно. Я и не ждала ничего. Умирающие вообще редко дарят. Выздоравливающие — другое дело. А умирающим не верится, что они умрут. Вот они и не дарят ничего. А некоторые просто по злобе жадничают. Вы, господин доктор, даже представить себе не можете, насколько ужасно некоторые умирающие себя ведут. И что они тебе успевают наговорить перед смертью.

Ее круглое, ясное, краснощекое личико излучало доверчивое простодушие. Над вещами, которые не укладываются в ее бесхитростную картину мира, она предпочитала особо не задумываться. Умирающие — это для нее все равно что дети, либо непослушные, либо просто беспомощные. Надо за ними присматривать, пока не помрут, тогда на их место поступят другие пациенты; одни выздоравливают и даже что-то дарят, другие не дарят ничего, ну а кому-то суждено умереть. Такова жизнь. И нечего тут особо переживать. Куда важнее, будут ли в этом году на распродаже в «Бонмарше» скидки до двадцати пяти процентов? Или, к примеру, женится ли ее кузен Жан на Анне Кутюрье?